передать мои ощущения. Что-то схожее с едой после долгого голода и отдыхом от невыносимо тяжкой работы. То есть, нечто до жути желанное и сказочное в своей продолжительности.
Сам я эти части никогда не мыл столь тщательно и многократно. Мадина делала это аккуратно, ласково, почти любовно. Она обращалась с моим организмом как юный натуралист с птенчиком, боясь повредить ему перышки. С восхищением и благоговением. Наверное, так действует и чувствует себя новобранец, которому доверили нести полковое знамя.
Закончив с самым интересным, Мадина поднялась во весь рост и, как договаривались, помыла меня всего, от шеи до пяток. Этот второй этап занял времени примерно вдвое меньше, чем дополненный исследовательским интересом первый. Наконец, с чувством выполненного долга раздалось:
– Я все сделала правильно?
Мне хотелось, чтобы процесс зациклился и двигался по бесконечному кругу, но пришлось признать:
– Правильно – мягко сказано. На самом деле – божественно.
Мадина улыбнулась, и флакон с жидким мылом был торжество вручен мне в руки:
– Ваша очередь, сэр. Леди готова.
Леди вытянулась перед сэром, приподняла голову и в ожидании ощущений закрыла глаза.
Женское тело как объект касаний и всяческого поглаживания для меня секрета не составляло, но конкретное Мадинино – очень даже. Я тактильно и визуально изучал его с не меньшими интересом и пылом, чем внезапная партнерша до того под видом мытья делала полное исследование меня.
Мытье было предлогом для касаний и прямого разглядывания. Намыливание представляло собой ласки, от которых у обоих останавливалось дыхание и бесился пульс. Провокационные движения я совершал с основательными промежутками, остальное время посвящая рукам, ногам, шее и спине, чтобы ожидание вывело накал на предел и, желательно, еще дальше. Мадина судорожно сжимала кисти у меня плечах, закатывала глаза и постанывала. Когда я, наконец, в прилагаемых усилиях спустился со спины в ее шикарное раздвоение, мой объект мытья мелко дрожал и периодически охал. А когда я занялся конкретно раздвоением…
Мадина открыла глаза, в голос вернулась серьезность:
– Осторожней.
– Я помню.
Мыльная пена скрывала от глаз то, что ощущали пальцы. Ладонь наполнилась волнистой радостью, отправлявшейся от кожи сразу в мозг, круговые движения кисти прокатывались по живым волнам, пальцы играли с этими волнами, мягко отделяя одну от другой и вновь сминая, перед глазами мелькали безумные картинки возможностей и невозможностей. Для удобства я поставил одну ногу Мадины на бортик ванной. Рукам открылось больше простора. Они использовали это в полную силу. Волны, ямки, складки, лепестки, каньоны, валики – все «мылось» яростно, мощно и – я про это не забывал – бережно. Ураган проходил по верхам, сметая горы и не заглядывая в пропасти.
Мадину затрясло, тело выгнулось, по нему прокатилась серия конвульсий.
А я? Как же я?!
Мое терпение кончилось, ключ прижался к дверям, за которыми прятали наслаждение: «Сим-сим, откройся!»
Мадина отпрянула:
– Подожди.