было слишком больно.
А сейчас я подумала: может, Сара права, если собирается написать статью и обнародовать все, что услышала тайком по секретному радио? И тут вдруг Жанно схватил нас обеих за руки и, не говоря ни слова, помчался вниз по лестнице. Жанно бежал, и мы тоже бежали с ним вместе, подхваченные, как ветром, его неожиданным порывом. Какими словами он мог нас утешить? Он мог только бежать, бежать с нами в парк, а потом по парку, чтобы мы с Сарой, задохнувшись от сумасшедшего бега, перестали думать вообще.
И мы бежали, бежали, мы яростно работали ногами, и ярость билась у нас в каждой клеточке тела. Мы словно бы наверстывали упущенное, словно надеялись, что догоним прошлое, в котором жили дома с родителями, в котором наши папы по утрам прятали за раскрытой газетой улыбку, видя нас за завтраком сонными и растрепанными, а наши мамы, по вечерам в субботу зажигая свечи, обязательно говорили, какие мы красивые. Мы мчались бегом по парку и… внезапно остановились, задохнувшись на грани смеха и слез. Слова, которые еще несколько минут тому назад так больно колотились внутри нас, выветрились. Возле орешника снова танцевали девочки, которых днем мне так хотелось сфотографировать. Сара и Жанно, хохоча, повалились на траву. А я, немного отдышавшись, отправилась в спальню за своим «роллеем» и быстро вернулась к маленьким балеринам.
Я обещала им сделать фотографию для афиши к выступлению, которое они так старательно репетировали. Снимала я их уже не первый день, но ничего хорошего пока не получалось. Впрочем, мне к неудачам не привыкать. Когда что-то не ладится, я брожу с места на место, присаживаюсь на корточки, встаю на стул – ищу нужную точку. Где же она, моя картинка? Образ, который я ищу? Помнится, я где-то читала, что все образы-картинки уже существуют, нужно только их отыскать. Мысль поразила меня, запала в душу. Я и сама чем дальше, тем больше убеждаюсь, что я всего только инструмент, благодаря которому люди могут обратить на что-то внимание. Но если я инструмент, то в чьих руках? Я хоть и из семьи иудеев, но родители у меня не слишком религиозные люди, и сама я тоже никогда особо не верила, что каждого из нас ведет по жизни Бог. Ну а теперь и подавно сомневаюсь. А вот праздники у нас дома любили, Хануку[14] например. Так поэтично – посреди зимней тьмы горят огоньки свечей. Или Йом-Кипур[15], когда можно полакомиться кускусом с простоквашей. Иногда праздновали субботу, чтобы не позабыть, что мы иудеи. Но больше я ничего не знаю о религии, к которой, считается, принадлежу. Я никогда не чувствовала, что живу в особом, отделенном от других мире, просто жила себе и жила.
Золотистый свет на закате – мой самый любимый, и мне ни за что не хотелось бы упустить мгновение, когда все вокруг станет вдруг пронзительно хрупким и засветится. А потом свет понемногу померкнет, и наступят сумерки. Девчонки балерины обо мне забыли: они хохочут и выделывают невероятные антраша. Они отдыхают от безупречно отточенных балетных движений, от музыки, которой подчинялись, они просто дурачатся, но до чего грациозно! Я тоже хочу в компанию девочек-мотыльков!