Андреянович Житьев вернулся с германского фронта.
Он пришел при Георгиевском кресте. Во время обстрела они ушли на сторону противника и вытащили из блиндажа какого-то важного австрияка и приволокли на себе в свое расположение.
Был ему в ту пору двадцать лет. Он был красавцем писаным, чернооким, черноволосым, кучерявым, дерзким и бойким: в кулачных делах не было его сильнее и ловчее. Да и на фронте он себя показал.
Но тут пришло ему от войны освобождение. В деревне умерли родители, не оставив после себя на хозяйстве никого…
И вот знакомый доктор в полковом медсанбате сделал ему «белый билет»: «Ты, Данила, больше на земле нужен, чем под землей… Тебе крестьянский род продолжать надобно… Иди-ка ты во свояси.»
И он пошел. А дома от родительских могил да разоренного хозяйства едва с катушек не съехал.
Вокруг царила настоящая анархия. Власти не стало. Но народ плодился, пахал свои наделы, гулял праздники…
Ждали передела земли. И это ожидание, видимо, открывало в народной стихии какую-то потаенную нездоровую энергию, которая вот-вот должна была прийти в движение. Та энергия, которую даже война не могла по-настоящему разбудить.
…Три ближайших деревни: Уваровка, Врагово и Жидовиново жили немирно. Обязательно на каждом празднике затевалась буза.
Уваровские считались самыми отчаянными.
С понедельника парни вырубали колы и замачивали их в бочках с водой, чтобы в субботу с этими колами идти гулянку к соседям. Так старики рассказывали, по крайней мере. Так это было или нет, кто теперь подтвердит, все давно к праотцам ушли.
И вот вчерашний разведчик Данила Житьев, отчаянная головушка, то ли от безделья, толи от одиночества, попал в шайку отчаянных парней, с которыми и ходил на гулянки озоровать.
Видимо, войны ему не хватило удаль свою растратить. Бывало, врывались они с разбойничьим посвистом в избы, где пировал народ, и учиняли дебош: вышибали окна и выбрасывали на улицу парней и мужиков.
«А мы ломали, вышибали
Из окошек косяки…
А неужели нас посадят
За такие пустяки…
Этот боевой клич гремел на праздничных улицах. И некому было унять распоясавшуюся молодежь.
Правой рукой у Данилы был Иван Базлеев, человек без роду и племени. Родители у него то же померли, родни не было, женой не обзавелся. Базлеев и прежде держал в страхе всю округу. Он в одиночку мог разогнать любую гулянку.
Он ходил в мягких сапогах, голенища которых собирались в гармошку. Широкие штаны напуском закрывали половину голенищ, за голенищем торчала костяная рукоять финского ножа.
На нем всегда были белые рубахи тонкого фабричного полотна, которые стирали ему вдовые солдатки-любовницы, на плечи он накидывал не застегнутый пиджак…
И вот когда этот красавец появлялся в каком-нибудь доме во время гуляки или беседы, все вокруг замирало. Смолкали девичьи голоса, стихали гармошки, и парни старались не проронить лишнего слова.
Базлеев выходил в круг, который тут же становился широким,