постарайся, чтобы он не прознал, что ты его родичей убивал.
Поуспокоился Каша и принялся снова человеком оборачиваться. Поскольку происходило превращение на сей раз медленно, Черт наблюдал за ним не без удовольствия – с самодовольной ухмылочкой и подбоченившись. А гнусную болтовню свою и не думал прекращать:
– До весны ты свободен. Порезвись тут в лесу, научись зайцев ловить. Я знаю, что время от времени тебе надо и человеком побыть, так ты поступай вот как: загонишь зайца, обратись упырем и выпивай его кровь, а потом снова становись волком и закусывай уже зайчатиной. Понятно, что тебе захочется человеческой крови, однако я тебе никого не разрешаю угробить в моей округе. И без того что делается, посмотри – мельница давно пуста, на ней водяной без всякого бырыша хозяйничает, Серьгин хутор вы спалили, а ты мне и последних людишек переведешь! А насчет сладости людской крови, так не до жиру, быть бы живу, скажу я тебе. Вон и крестьяне мясцо-то любят, а едят его только по праздникам – и ничего, живут! Понял?
Каша кивнул. Ему сейчас одного хотелось – чтобы Черт убрался, наконец, и можно было хоть как-то переварить услышанное от врага рода человеческого.
– Весной приходи на хутор кузнеца Гатилы, поживи там тайно, только до смерти никого не доводи. Подобрался к сонному, пососал немножко – и отпусти, понятно? Анфиска родит на Петровки, вот тогда и приходи на постоялый двор. Бессонку на глаза не показывайся: мысли читает и знает волчий язык. И вот что запомни: ты стараешься защитить только младенца и тех, кто его жизнь обеспечивает: мать будет кормить, стало быть, и об Анфиске твоя забота, кормилицу наймут – так и о кормилице. Остальных не трогай, но и дела тебе до них нет. А Бессонко – тот и сам за себя сумеет постоять.
Каша снова кивнул. Черт ухмыльнулся, протянул вдруг удлинившуюся руку к скелету пана ротмистра и ткнул снизу острым черным пальцем в костлявую, воронами обклеванную ступню:
– Красиво тут у тебя! И пахнет превосходно! И вижу я, что тебе очень не хочется меня отпускать – слушал бы меня и слушал! Да только хватает у меня и других дел, вынужден я тебя покинуть. Передай от меня привет своей сговорчивой волчихе – смотри не забудь!
Темнокрасная, глухая темница. Живая, безысходная. Место и время неизвестны
Младенец раскрыл глаза – и увидел перед собою все те же колеблющие стены своей живой тюрьмы, и ровный стук сердца своей дуры-матери услышал. А на что иное можно было надеяться? Ведь и во время восхитительного сна, только что преогорчительно растаявшего, ему бил в уши все тот же надоедливый ритмичный гул, и когда он снился себе вольным и могучим, черной тенью распростертым над всею вселенной, сознавал, к несчастью, что на самом деле, маленький, скорченный, беззащитный, лежит, словно пленный княжич в заплечном мешке великана-разбойника, в тесном матушкином животе.
Он с упоением и злорадством ощущал, что растет, наливается живительными соками, что руки-ноги с каждым днем становятся сильнее. Что умнеет, умнеет – вот что важнее всего на свете! Еще совсем