на окраину не то города, не то большой деревни. Одноэтажные маленькие хатки и дома-пятистенки лепились друг к другу по обеим сторонам немощеной улицы. Непролазная грязь с трудом пропускала перегруженную бричку. Мертвая тишина. Даже всегда перебрехивавшиеся собаки молчали. Но деревня не вымерла. Если смотреть внимательно на окна, то можно было заметить, как приоткрываются уголки занавесок. Выглянет из-за занавески любопытный настороженный глаз, и занавеска снова закрыта. Невыносимо стыдно. Как мы, красноармейцы самой сильной в мире армии, прошедшие уже месяцы по дорогам войны, так легко и просто попали в лапы противника? Да и какого противника… Три вооруженных солдата – двум немцам! А что о нас подумают наши товарищи? Голова раскалывается от мыслей. Что делать? Что делать? И почему они нас не расстреляли на месте? Надо что-то делать. Побег! Пусть расстреляют, но только не плен.
Между тем бричка загрохотала по булыжникам мостовой. Впереди показалось несколько двухэтажных и одноэтажных строений. С балкона второго этажа одного из домов свешивалось красное полотнище с черной свастикой. Бричка остановилась во дворе, обнесенном дощатым забором. Двор пустой. Только одиноко стояла грузовая машина с крытым кузовом да скрипели двери выносной уборной, прилепившейся к забору.
Команда «Встать!», пинки полицейского, и впереди грязный подвал дома. Дверь захлопнулась. И это уже счастье – оставили одних. Прижались в отдаленном от двери углу. Надо быстро договориться, как себя вести.
Первым заговорил Кусов, как самый старший, да к тому же с высшим образованием:
– Товарищи, надо предпринять все возможное и даже невозможное, чтобы отсюда уйти. Охраны у двери как будто нет. Если нас до вечера не отправят на тот свет, мы ночью должны отсюда выбраться.
– Но как? – прошептал Пронюшкин.
– Видишь окно? Как строитель, я вас уверяю, что оконную коробку при большом желании можно вынуть. Со стороны двора охраны нет, а забор нас не удержит. Видите четыре гвоздя, забитые в швы кладки? Если перерезать гвозди, то оконный блок сам вылетит.
– Ты забыл, что у нас не то что пилы, даже ножа нет, – возразил Пронюшкин.
– Ошибаешься. У меня старая охотничья привычка носить нож в голенище сапога. Причем не в правом, а в левом. Это и позволило его сохранить. Кому придет в голову ощупывать голенище левого сапога? А про этих деревенских сопляков, новоиспеченных фюреров, и говорить нечего. Если бы мне такое рассказали, я бы ни за что не поверил, что русский человек так лакейски может прислуживать завоевателю, а тем более зверствовать в угоду фашистам. Была бы моя воля…
– Ладно махать кулаками, это потом, а сейчас надо думать, как спасти свою шкуру, – сказал Пронюшкин.
– Вот что, если не удастся выбраться из этого подвала самостоятельно, надо сохранить жизнь, а там чем черт не шутит, даст бог, выпадет счастье. Запомните: если будут спрашивать – мы из разбитой дивизии. Номера частей и подразделений им известны, спрашивать не будут, у них наши красноармейские