временами схожим с клекотом птицы, резким и неуловимым. Когда она не скрывала слез и говорила, всхлипывая через каждое слово, ее речь напоминала тихую дождевую капель по листьям, под которыми шипит и стрекочет выводок змей. Когда же верх над отчаянием в ней брала ненависть, ее слова превращались в град камней, чиркающих по стене и высекающих искры.
Перед тем, как войти к себе в спальню, он допустил предательскую мысль: не послать ли за Фредой. Нет, та могла помочь, но могла и помешать. Тем более, что он не собирается тратить время на разговоры, а хочет лишь накормить пленницу.
Так он думал, пока зажигал свечи в изголовье своей постели и шарил под рубахой, отыскивая ключ от чулана. Однако, когда он потянул на себя за щеколду позвякивающую железной ручкой дверь и, придерживая кожаную сумку с провизией, шагнул в темное, с виду необитаемое пространство, его охватил непередаваемый и необъяснимый трепет.
В ноздри ударил спертый запах лишенного окон помещения, перемешенный с запахом человеческой плоти. Чужой плоти. Ее плоти.
Это не было ароматом, приятно щекочущим обонянье, как то неоднократно случалось с ним прежде, в объятьях нежных женских рук, когда, казалось, само тело сиюминутной возлюбленной источает едва уловимые токи, умело сдобренные травяными отварами и всевозможными медовыми притираниями, какие сопровождают купальные обычаи особо внимательно относящихся к своей внешности вабонских дев. Не было это и вульгарным запахом продажной любви, подобным тому, какой он вдыхал в пору не столь уж давно закончившейся юности, когда сопровождал в нескольких лесных рейдах отца и, по примеру старших, дважды воспользовался услугами чудом допущенных в поход хорен.
Это был запах ярости, страха и желания одновременно. Запах пота, холода, влажной от слез кожи, безрассудно пролитой крови, высохшей мочи и несвежего дыханья.
Локлан растерянно застыл на пороге, пристально вглядываясь во мрак чулана.
Она была там, бессильно раскинувшаяся на полу, с прикованной к полу ногой, озверевшая от одиночества и голода. Он не видел ее, но слишком хорошо представлял себе. Копна рыжих волос превратилась в бесформенное бурое месиво. Некогда красивое лицо осунулось, еще резче выступили высокие скулы, а глаза стали еще больше и еще выразительнее. Искусанные до крови губы, по-прежнему манящие к поцелую. Изодранная в клочки одежда, которую она с боем отказывалась заменить на более скромную и пристойную для роли пленницы замка. В кровь исцарапанные о каменный пол пальцы. Ноги, голые, длинные, все в синяках и кровоподтеках, не говоря уж о грязной перевязке на бедре, под которой заживала рана от арбалетной стрелы.
Наконец Локлан ступил внутрь и поднял над головой свечу.
Так и есть. Сана лежала на спине, головой к двери, неподвижно, словно мертвая, разметав в стороны руки, и только колыхание слишком большой для столь хрупкого тела груди свидетельствовало о том, что ее хозяйка все еще жива. Даже если она не спала и уловила появление