не жалует. Всех велено под корень! Вот так-то. Не того мужа ты выбрала, Лизавета. Теперь у тебя вся надежа на меня… Захочу – помилую, захочу – казню. – Он широко улыбнулся, постучал кулаком по лбу. – Думать надо было, Лизавета. Думать.
Екатерина Ермолаевна встала перед ним. Руки в боки, взгляд насмешливо-презрительный.
– Ну ты, новая власть. Для начала сапожищи мог бы снять, прежде чем в дом заходить. А то я не посмотрю, что ты власть, так кочергой отхожу, что про власть и забудешь! А ну, – она замахнулась на него, – иди разувайся, потом про власть поговорим.
Сашка смутился.
– Ну ты чего? Ты чего? Я ведь и стрельнуть могу.
– Стрельнуть, – передразнила его Екатерина Ермолаевна. – Стрельнуть… Стрелять надо было по фашистам, что незваными гостями к нам пожаловали. Так ты ж с фронта сбежал. Ты ж дезертир! Тебя призвали Родину защищать, а ты струсил, сбежал под женину юбку. А теперь выкобениваешься. Силен против женщин и детей. Думаешь, я не знаю, что ты уж месяц как прячешься на чердаке? Вы поглядите на него, осмелел. Хозяин новый объявился! Со стариками и детьми воевать! Погоди, наши придут, спросят. За все спросят.
Степанко чуть не задохнулся от негодования.
– Сбежал? Я сбежал? Ты, тетка, мне свой характер не показывай. От нас до границы тыща километров. Где ж наша армия? Где ж зятек ваш разлюбезный, Лизкин муж? Я-то не в армии был, на заводе, – он криво усмехнулся, – победу ковал. А Димка ваш разлюбезный должон был оружием нас защищать. Где ж он? За Урал драпанул?! А меня призвали, когда немцы у порога стояли! Они за месяц тыщу километров прошли. Прямо к нашему дому. Как на скором поезде. А меня и других таких же призвали пожар тушить, когда дом уж сгорел! И с винтарем на танки! Да на винтарь этот три патрона! Иди, воюй! – Он снова усмехнулся. – Нет, Ермолаевна! Хватит! Дураков нет. Теперь все по-другому будет. Теперь новая у нас власть, ей и будем служить. У этой власти и танков, и патронов на всех хватит. – Он пригрозил ей пальцем. – Не надо мне песни петь про землю, которой вершка не отдадим. Наслушались. Так что сидите тихо, не высовывайтесь. А с тобой, Лизка, и щенятами твоими я еще разберусь. – Он обвел комнату недобрым взглядом. Вздохнул. – Так что – прощевайте… пока.
И вышел, оставляя на чистом полу грязные следы.
– Вот собака, – кивнул ему вслед Мотька. – Врет он все. Им патроны по две обоймы выдавали. По десять штук. И гранаты. Кто не струсил, те воевали. И танки гранатами забрасывали. Я за городом сам несколько подбитых видел. И обгоревших, и без гусениц. А штук пять немцы в мастерские приволокли на ремонт. Так что врет он все. Струсил и дал деру. И не он один. А теперь вишь – с ружьем ходит. Думает, до власти дорвался. Посмотрим еще, чья возьмет.
Дверь отворилась, в проеме снова показалась голова Степанко.
– Ты, щенок, – обратился он к Мотьке, – много знаешь. Вот тебя первого я и шлепну.
– Ты што? – подступил к нему Фёдор Николаевич. – Белены объелся? С фашистами воевать кишка тонка, на мальце зло срываешь? Угомонись. Решил служить немцам – служи. Это тебе потом зачтется. А мирных граждан, детей тем боле, не трожь. За это тебя