не хотел.
Так было у него со всем.
Увидев двух своих Хал на пороге, Мшщуй остановился и долго на них смотрел.
– Чего вы тут ещё стоите? – спросил он, смягчая свой голос для детей. – Ведь первые петухи пели?
Халки поглядели друг на друга, договариваясь глазами, – и не дали ответа.
– Идите спать, – добавил Валигура, – и вставайте до наступления дня, чтобы гостя, брата моего, епископа Иво, обеспечить полевкой. Благословит вас муж святой, когда ему поклонитесь. Хочу, чтобы вы и на мессе его были, о чём ксендзу Жеготе дайте знать…
Говоря это, Мшщуй задумался, и поправился:
– Пусть-ка Жегота, ежели не спит, придёт ко мне…
На прощание он поцеловал головки обеих Халок, и они исчезли, убегая, как перепуганные птички. Хотя был поздний час, ксендза Жеготу недалеко, по-видимому, пришлось искать, потому что, едва ушли девушки, на пороге показался маленький человечек, тщедушный, с коротко постриженными волосами на голове, в тёмной, не слишкой длинной одежде, подпоясанной широким поясом. Он был бледен, очевидно, испуган, а руки у него были отчаянно заломлены, когда входил.
Поглядев на него, Мшщуй не понял, что с ним.
– Ну что, отец Жегота, – сказал он, – дождались мы епископа на Белой Горе…
– А! Милостивый пане, – отпарировал ксендз, – чего я боялся, то будет. Я слышал о ксендзе Иво! Я знаю! Он суровый. Теперь все епископы взяли на себя, чтобы из нас монахов сделать. Запрещают жён… не годится нам уж семью иметь.
Знаю, знаю, – говорил он быстро и беспокойно, – рассказывают, что это приказ из Рима, что под проклятием приказали жён вытолкать. Где кто это слыхал? У нас этого никогда не было!
Прислал, я слышал, папа римских легатов и вводили везде, что он приказал. Только в Праге, в Чехии так сопротивлялись ксендзу, что в костёле чуть до кровопролития не дошло, а у нас, а у нас уж…
Он опустил голову.
– Ну, видишь, – проговорил мягко Мшщуй, – я тебе давно пророчил, что тебе с твоей разделиться нужно… Что теперь будешь делать?
Ксендз Жегота стал тереть лицо руками.
– А долго он тут пробудет? – шепнул он тихо.
– Не знаю, – сказал Валигура, – но дольше ли, короче ли, ты ему должен представиться, а спросит тебя, лгать не можешь, а прикажет тебе, непослушания не стерпит.
Ксендз простонал.
– Ваша милость, выручайте меня, – вздохнул он, – что делать! Жёнку, что мне доверилась, я не брошу, кусок земли возьму у вашей милости и кметом буду, когда меня от алтаря отгоняют.
Ксендз Жегота заплакал и поднял к небу руки.
– У нас никогда ещё этого не было, чтобы ксендзам жениться запрещали. Чем же мы виноваты, что раньше жену выбрали? Всё это пошло от монахов, что, не имея своих жён, завидовали, а по их примеру и нам теперь запретили.
Ксендз плакал.
– Пожалуй, мне лучше не показываться епископу, – прибавил он, – потому что первый вопрос будет: есть ли жена? Я скажу: есть. Прикажет идти прочь…
Он