с Афанасьевым, надо бы еще добавить ему обязанностей, поукоротить пыл Суховей и Товарова, столкнуть их с ним, пусть поймут, что не на них земля держится… А. уж, из него-то, она все соки выжмет! Чему-чему, а этому она, карабкаясь из своей деревни в начальство, хорошо научилась.
В офисе она собрала совещание и, никого заранее не предупреждая, всем объявила, что начиная с сегодняшнего дня, вся почта и все бумаги, которые ей готовят, должны предварительно предоставляться Афанасьеву и только после него передаваться ей.
Первой не выдержала Суховей: – Все?
– Да, Павлина Харитоньевна, все.
– Все, все?
– Все, кроме личных, – уточнила Зинаида Евдокимовна.
– А договора? – спросил Товаров.
– Ну, – он замялась, не очень-то ей хотелось кого-либо посвящать в их содержание, да, и их подготовку и все, что было с ними связано, – договора тоже не надо. Вы, Павел Трофимович, занимайтесь ими в соответствии с Вашими обязанностями. А. Павлина Харитоньевна – со своими. В общем, договора остаются у тех, кому поручено…
Ей была интересна реакция Афанасьева на новое и неожиданное для него поручение, но он и глазом не повел, отнесся к нему совершенно спокойно, как ей показалось, а она внимательно искоса наблюдала за ним все совещание, безразлично.
– Неужели он не понял, какой это дополнительный объем работы, да еще не прописанный в его должностной инструкции? – подумала она. Нет, не понять этого он с его опытом аппаратной работы не мог. Тогда почему он так спокоен? Что же выходит, он так уверен в своих силах, что даже не попытался отговориться? – она почувствовала, как что-то похожее на зависть и одновременно неприязнь возникло в ней. Пожалуй, никогда раньше не испытывала она зависть к подчиненному. Такое с ней было впервые.
Нет, конечно, завидовать она всегда завидовала и завидует: мужчинам и женщинам, занимающим вышестоящие должности, красиво одетым и причесанным женщинам, украшенным драгоценностями, сопровождаемым кавалерами. Но завидовать деловым качествам подчиненного – это, уж, слишком. Она понимала это, но никак, и это особенно злило ее, никак не могла побороть зависть к Афанасьеву. Она почти физически ощущала, как накатывает на нее волна неприязни, вызванная возникшей завистью.
Чтобы, как-то разрядиться, она в привычном для нее стиле обрушилась на Карьерова, разнося его за не очень существенную задержку предоставления проекта не очень необходимого в нынешних условиях, проще говоря «не горящего» документа.
Управление, которое возглавлял Карьеров, ранее, до Афанасьева, курировала она сама. Она догадывалась, еще до того, как однажды Карьеров сам ей об этом сказал, что он метит в ее заместители и готов на все, чтобы занять эту должность. Ей нравилась его готовность без возражений выполнять либо ее требование, но одновременно, пугала его неразборчивость в применяемых им средствах, пугала потому, что она сама была такой же и знала на что способна … Она понимала, что поговорка: мягко стелет, да жестко спать – это про него, да и про нее тоже. Но, он, пожалуй, был даже более хитрым, чем она. Она боялась, что стань он ее замом,