.

яного человека, а не голодного изможденного человека, который измучился в поисках куска хлеба. Понимаешь, Славик, он голодный.

      – Но я и шел, так как ходит голодный человек, а не как пьяный. Мне да не знать, как ходит пьяный человек!

      – Я в этом уверен, Славик, что ты очень хорошо усвоил походку пьяного человека, как на сцене, так и в жизни. Но нам надо походка голодного человека. Ты когда-нибудь, Славик, был голодным настолько, что падал на землю, что ты ничего не видел перед собой, тебе пелена глаза закрывала и идешь как в тумане.

      – Не приходилось.

      – Это хорошо, что ты не голодал, но ты должен представить это со всей ясностью.

      – Но я и представил. Или думаете, Максим Михайлович, что у меня вообще никакого воображения нет.

      – Славик, ты не слышишь меня. Послушай, что тебе Людмила Павловна скажет.

      – Владислав Степанович, вы этот эпизод не доигрываете, надо больше искренности, что бы зритель почувствовал вас.

      – И бросил монету в мою шапку.

      – Вот только не надо иронии, Вячеслав Степанович. Мы хотим помочь вам, мы хотим достоверный образ создать, а вы обижаетесь.

      – Я не обижаюсь. На обиженных людях воду возят.

      – Хорошо. Оставим эту дискуссию, она может у нас продолжаться до утра. Пошли дальше. Вот вы подошли к мусорному ящику, и начинаете вот так нежно, двумя пальчиками вытаскивать эти вещи.

      – Но Людмила Павловна ведь там таких вещей накидала. Они же грязные, воняют.

      – А вы, думаете, Вячеслав Степанович, что вещи мусорных ящиках духами пахнут?

      – Я так не думаю, но зачем артистов истезать на репетициях. Может те вещи вообще заразные какие-то. СПИДом заражены или другой какой-то болячкой. Во время спектакля я буду делать всё, как надо.

      – Нет, Славик, нас это не удовлетворяет. Мы и на репетициях должны играть достоверно. Я должен видеть то на, что вы способны. Конечно, вы привыкли больше играть лордов и князей, но время переменилось. Откройте форточки, и впустите новый воздух перемен на сцену, что бы парафин прошлого исчез с подмостков театра. На вас лежит ответственность: сыграть нашего соотечественника, да так сыграть, что бы он запомнился, а не был поденщиком.

      – Это зависит от автора, как ему удался этот персонаж.

      – Вы снова высокомерны, и не хотите нас слушать. Актер тоже творец образа – не забывайте об этом. Мы должны за автора довести образ до совершенства. Походите по городским свалкам, по вокзалам, по паркам, по развалинам предприятий, где собираются эти люди, и тогда вы, возможно, лучше узнаете жизнь этих людей, их характеры.

      – Да видел я этих бомжей, с некоторыми из них даже общался.

      – Почему же я не вижу этого в вашем исполнении.

      – Не знаю.

      – Вячеслав Степанович, может вам носа чем-нибудь закрыть, чтобы не так сильно воняло.

      – Людмила Павловна, хоть вы не лезьте со своими дурацкими советами. – Артист со злости ударил мусорный ящик.

      – А вот это вы напрасно инвентарь театральный бьете. Вот ваш тезка Вячеслав Тихонов, Штирлиц, был великий артист, настоящий народный артист, но он не позволял себе бить театральный инвентарь.

      – Но ведь достали уже. Надоело. Каждый пытается шпильну запустить в артиста, совершенно не разбираясь в сути дела.

      – Я понимаю вас. Вам надоело. Вам уже надо спешить на шабашку, чтобы деньги там срубить. Извините, что задерживаю вас, но поскольку вы получаете в театре деньги, то будьте любезны отрабатывать это. Пошли сначала этот эпизод играть.

      Вячеслав Степанович шатаясь подошел к мусорному ящику. Начал там рыться, вытащил одну вещь, другую. Брезгливо рассматривает их.

      – Не верю. Не верю! – заорал режиссер, выскочил на сцену, нырнул с головой в мусорный ящик, и стал лихорадочно выбрасывать оттуда вещи. Вот так надо это делать. Вот так…

      – Ты куда это вырядился в такой одежде? И где ты её вообще откопал? – с удивлением и некоторой долей негодования спросила Валентина Ивановна своего мужа.

      – Иду в массы. Вживаюсь в роль, – с присущим ему пафосом ответил Вячеслав Степанович, – это я не знаю, что такое быть голодным, когда вторую неделю у нас в меню мяса нет.

      – Не мог бы ты вживаться в роль более прилично?

      – Не могу, дорогая. Не могу. Задета моя профессиональная гордость. Я не позволю некоторым самодурам говорить, что я неправильно играю на сцене свою роль.

      – Я это понимаю, но появляться в таком виде перед людьми, нашими соседями как-то неудобно. Что они подумают?

      – За это я не переживаю. Меня волнует только то, как воспримут меня зрители, когда я буду играть на сцене.

      – Мне, кажется, что это уже маразм. А, если ты будешь играть убийцу, то ты пойдешь убивать, что бы пережить чувства преступника?

      – Надеюсь, что "Преступление и наказание" нашему главному не захочется ставить. Извини, дорогая, но мне пора идти.

      Он поцеловал супругу в щеку, и вышел из квартиры. Супруга