вглядываясь в лица казненных. Вот скандально известная светская львица, по глупости своей всю жизнь бравшаяся за роли, которые ей было не по силам играть. Ей ничего не забыли и ничего не простили, ее повесили за ноги на фонаре в Ильинском сквере. Почему именно так, неизвестно. Иные, знающие более других, говорили, что в этом якобы был заложен смысл, но никто из них не помнил, какой именно! На соседнем фонаре висело одно довольно известное «медийное лицо», прославившееся отменным хамством и наглостью, что обуславливалось его близостью к властным структурам. Тех властных структур уже не было, а врагов у него оказалось вполне достаточно, чтобы обеспечить место на фонаре. Впрочем, повешен он был без затей, за шею, и теперь его одутловатое фиолетовое лицо пугало прохожих сизым распухшим языком, торчащим изо рта. Дальше по аллее болтались еще какие-то более или менее известные москвичам висельники, сам факт присутствия которых в данной компании вообще вызывал у горожан искреннее недоумение и вопросы. А на Васильевской улице, в доме Союза кинематографистов, на оконной раме, словно чучело страшилы, повесили маститого режиссера, при жизни очень гордившегося многовековым служением своих предков любой власти без разбора. Вот только с новой не сложилось, опередил кто-то!
Стояло жаркое лето, трупы разлагались на улице довольно быстро, что усиливало и без того сложную санитарную обстановку на фоне незатихающей эпидемии, от которой ежедневно уже полтора-два десятка тысяч человек отправлялись в мир иной. Мортусы и волонтеры давно не справлялись с задачей, их ряды также редели. Никто не знал, что будет завтра. И для кого оно вообще будет. Люди быстро устали от разоблачений, виселиц и крови. Они жаждали тишины и покоя, многие только для того, чтобы умереть, другие для того, чтобы попробовать выжить. Ни то ни другое им не было гарантировано. Эпидемия не затихала. Революция ширилась. Казни продолжались. Старый мир рушился, грозя погрести под своими обломками всех, кто еще оставался в живых, а живые упрямились и жили вопреки всему. Как? Загадка! Город почти не получал продовольствия, почти не имел электроснабжения и питьевой воды. Но именно это «почти» давало возможность людям выжить. А на сотнях стихийно возникших рынках можно было достать, что душа пожелает, разумеется, по баснословным ценам. Там торговали и меняли всё на всё. Практически за бесценок сомнительные типы с бегающими глазками предлагали награбленное из московских музеев в первые дни революции и абсолютного безвластия. Если повезет, можно было приобрести «Красные виноградники в Арле» Ван Гога из Пушкинского музея или «Неизвестную» Крамского из Третьяковки, но на такой товар люди велись неохотно, предпочитая что-то практичное, на сегодняшний день. Ибо завтра чума могла прийти в твой дом, и коллекция в лучшем случае досталась бы тупому мортусу, а то и вовсе сгинула бы в огне пожара. Впрочем, желающие половить рыбку в мутной воде всегда найдутся. Таким только дай волю, а уж и без того весьма облегченный багаж моральных