живучего мозга. Подчас сознание Лисы выпукло прояснялось, и она с грустью сетовала, что ничего, ничегошеньки не сохранилось в памяти от этих просмотров. Временами ей было абсолютно ясно, кто и зачем ей всё это показывает, но потом понимание исчезало. Практической стороны таких явлений она не представляла, просто не могла знать, что это наиболее распространённая форма творческого вдохновения, подсказки вселенского разума.
Иногда она доставала альбомы с фотографиями и окуналась в прошлую, теперь уже невозможную жизнь. Рассматривала снимки годовалой давности, пролистывая, переворачивая страницы невозвратной молодости. Вот она после новогоднего банкета в «Европейской», в искристом платье, с подаренной Тойво шалью на плечах; тут она прошлым летом на террасе озёрного кемпинга, всё с тем же верным Тойво; а вот – в окружении слушателей семинара подписывает свою книгу.
Лиса шёпотом разговаривала с той удачливой, красивой, а главное, здоровой и счастливой женщиной. Только ей, с загадочными глазами цвета переспелой вишни, она могла пожаловаться на изматывающие, неотступные боли, на чёрствость когда-то близких людей, на пустоту и никчёмность оставшейся, изгаженной болезнью жизни.
Она ни в ком не нуждалась и единственное, чего хотела, – заснуть и не проснуться. Сына практически не видела, его лицо временами выступало из мрака занавешенной от мира комнаты, оно двигало губами, но звук не доходил до Василисы – от бесконечных обезболивающих она почти оглохла. Кто-то ещё приходил: вроде Витус с Нулей, после чего с ней случилась буйная истерика, и Ленон пришлось вызывать бригаду из психиатрички. С этого момента Лиса приготовилась умирать, потихоньку откладывая про запас приносимые Валентином лёгкие, как забвение, капсулки.
Но крепкий организм продолжал бороться, Ленон с Нулей, дежуря по очереди, выполняли предписания доктора Карелина, который сам уже не появлялся, занятый сверх меры. Каждый день он собирался её навестить, но как-то не получалось. Если бы Виктор Альбертович всё же выбрался, то наверняка бы удивился, обнаружив весьма энергичную, правда худую и хрипучую Василису, проводящую всё время за компьютером. Лиса творила. Ей теперь удавалось запоминать приснившиеся сюжеты, и, стуча одним пальцем по клавиатуре, облекать образы и звуки в строки прозы или поэзии – в зависимости от состояния души.
И ничего-то её больше не интересовало, только бы успеть записать, только бы не упустить деталей, которые уж точно не были ни подсмотрены, ни заимствованы у других, а принадлежали лишь её воображению, создавая своеобразный, узнаваемый стиль сочинений. Окунаясь в блаженный омут словотворчества, Лиса теряла счёт времени и вообще не понимала ничего из окружающего мира. Её вытаскивали в неинтересную, нудную, совершенно чуждую ей действительность только настойчивые призывы желудка да Нулечка или Ленон.
Здоровье Василисы стало понемногу налаживаться,