железом дорожный сундук старик тащил на горбу и, казалось, не замечал ноши. Очень сильный и живучий у меня слуга, хоть стар и сух, словно мумия. Мощи ходячие, а не человек.
Бакхи поднялся на носочки, стал искать взглядом нас с Ситой. Я мгновенно втянул голову в плечи, перебежал, пригнувшись, к арке выхода. Выглянул наружу, увидел длиннющую лестницу, сплошь запруженную людьми. По обеим ее сторонам стояли торговцы; внизу виднелись раскрытые ворота и забор, сложенный из необработанного известняка.
Я решил, что пока буду протискиваться по лестнице, меня успеют трижды заметить. Такой вариант не устраивал. Я собирался во что бы то ни стало отделаться от этих двоих. Мне почему-то казалось, что самостоятельно я быстрее разберусь, что произошло со мной. Продолжать думать, будто мои похождения – бред умирающего человека, не имело смысла. Я дышал, я ощущал, я мыслил. Мне хотелось действовать. Мне хотелось жить.
Я кинулся к следующей арке. Налетел на пеструю толпу, что двигалась через павильон, горланя песни и бренча на лютнях и мандолинах. Меня тут же затянуло в человеческий водоворот, пришлось двигаться, подчиняясь ритму музыки. Чьи-то нахальные руки проверили карманы сюртука, но быстро убрались не солоно хлебавши: монетки я сжимал в кулаке. Вырвавшись, я оказался рядом с паланкином хозяина мирохода. Недолго думая, пробежал под носилками. Рабы едва не уронили раджу, обалдев от такой наглости. Кто-то попытался достать меня плетью, но влепил в торговца, несущего на плече кувшин. Кувшин упал и раскололся. По полу, вымощенному мраморной плиткой, растеклось ярко-красное вино. Торговец завопил благим матом, ему на помощь, выхватывая из-под плащей дубинки, кинулись какие-то личности в пышных чалмах, завязалась потасовка. Дребезг бьющегося стекла и треск дубинок заглушил музыку и стал аккомпанементом моему отступлению.
За второй аркой оказалась короткая лестница и рынок: торговые ряды были расположены бессистемно, образуя лабиринт с многочисленными тупиками. Секунду или две я смотрел на рынок с верхней ступени; за это время я загнал в память образ лабиринта и определился с направлением. Оглянулся, ни Бакхи, ни Ситы не увидел; возле дерущихся стояла столбом пыль. Я кинулся по ступеням вниз, в мгновение ока пересчитал их ножищами, нырнул в ближайший проход между рядами и перешел на шаг. Двинулся быстро, без лишних движений, экономя силы и дыхание.
Воздух был густым и жарким; он вливался в глотку парным молоком, которое я, кстати, терпеть не мог с детства. Меня окружали люди в сюртуках и панталонах, в цветастых халатах и шароварах, в плащах и монашеских рясах, в хитонах философов, в одних набедренных повязках. На головах были тюрбаны, чалмы, шляпы или просто всклокоченные волосы и потные лысины.
Я шел, почти не глядя по сторонам. Под ногами шуршал песок, хрустели мелкие ракушки. Меня то и дело окликали и пытались поймать за рукав, мне заискивающе улыбались, но через миг кричали вслед что-то нелицеприятное. Я же шагал, сжав зубы; я пробирался к выходу с другой стороны рынка, ловко огибая прилавки, набитые всякой всячиной, торговцев, не очень многочисленных покупателей