место за столом – теперь, когда по сторонам от него не возвышались, обращая его в карлика, утесом – Флэй и курганом – Свелтер, он выглядел куда внушительнее. Снова возвысил он голос, но говорить ему было трудно, слезы вскипали в горле, величие исполняемого им долга лежало на нем тяжким гнетом. Как глубокий знаток мудрости Гроанов, он понимал, что несет духовную ответственность за правильность совершаемой процедуры. Мгновенья, подобные этому, были высшими взлетами в ритуальном кружении его жизни.
– Солнца и сменные луны времен; листья деревьев, неспособных сохранить надолго листву; и рыбы из оливковых вод – все имеют свои голоса!
Словно в молитве, он сжал перед собою ладони, морщинистая глава его с пугающей четкостью различалась в ясном свете комнаты. Голос старика окреп.
– Камни имеют свои голоса, и полые перья птиц; гнев терний, уязвленные души, рога оленей и гнутые ребра, хлеб, и слезы, и иглы. Грубые глыбы и молчание хладных болот – и эти имеют свои голоса, – и мятежные тучи, и петушок, и всякий червяк.
Саурдуст склонился над книгой, нашарил пальцем нужное место и перевернул страницу.
– Голоса, что скрежещут ночами в легких гранита. В легких синего воздуха и в белых легких рек. Все голоса наполняют всякий миг всякого дня; все голоса заполняют расселины всех земных областей. Голоса, которые он услышит, когда преклонит свое ухо, когда его ухо обратится к Горменгасту. Чей голос есть бесконечность самой бесконечности. Вот древний звук, за коим он должен идти. Голос камней, взгроможденных в серые башни, пока не испустит он дух в смертной башне Гроанов. И знамена сорвут с бастионов и стен, и его понесут в Башню Башен и положат средь праха отцов его.
– Долго еще? – спросила Графиня. Она слушала отнюдь без того внимания, какого требовал случай, и кормила крошками из кармана серую птицу, сидевшую у нее на плече.
Заслышав вопрос леди Гроан, Саурдуст оторвал взгляд от книги. Глаза его затуманились, ибо раздражение, прозвучавшее в этом голосе, причинило боль старику.
– Древнее слово двенадцатого лорда произнесено до конца, ваша светлость, – сказал он, снова уткнувшись в книгу.
– Вот и ладно, – сказала леди Гроан. – Что дальше?
– По-моему, мы должны развернуться и оглядеть парк, – неуверенно произнесла Кларисса, – правда, Кора? Помнишь, перед тем как внесли малютку Фуксию, мы все развернулись и смотрели через окошко в парк. Я уверена, так и было, – правда, очень давно.
– И где вы с тех пор пропадали? – спросила Гертруда, вдруг обратившись к золовкам и обозрев их, сначала одну, после другую. Темно-красные волосы ее уже растрепались на шее, птичьи лапы взъерошили мягкий, черный как смоль ворс бархатного платья, отчего на плече он казался разодранным, серым.
– Мы все время были в Южном крыле, Гертруда, – ответила Кора.
– Вот где мы были, – сказала Кларисса. – В Южном крыле.
Леди Гроан бросила любящий взгляд на свое левое плечо, и серая птица, стоявшая там, спрятав голову