ты!..
Исидор сверкнул черными подкрашенными глазами.
– Молчи об этом, – повторил он, прижимая палец к губам. – Лучше, если никто, кроме нас, не будет знать о нашем прошлом. Вокруг хватает пожирателей падали!
Я уныло кивнул. На смену окрыляющему чувству величия пришло привычное чувство отверженности. Но я был рад, что мне все же не придется хранить эту тайну в одиночку.
Я смог не проговориться об этом больше никому; и даже матушка не узнала, о чем я беседовал с бабкой Поликсеной. И без всяких предостережений я понимал, что отцу тем более нельзя проболтаться. Я быстро учился скрытничать и лгать… как лгали мне взрослые.
Однажды Эльпида сказала мне, что отец прислал письмо – он направится в Коптос через пять дней, когда господин Ашшур завершит свои дела в Мемфисе. Время до отъезда полетело вдвое быстрее: теперь мне гораздо жальче будет покидать этот чужой город…
Еще до получения письма Никострата я начал заниматься вместе с Исидором – он охотно учил меня египетскому языку и даже пытался учить иероглифике; но изъясняться рисунками для меня было еще слишком сложно. Мы с Исидором сперва хотели переписываться на греческом языке… а потом оба сообразили, как это будет неразумно. Ведь бабушка со своим господином Тураи не просто так поселились на самом краю египетской земли, по соседству с пустынями! Нет: мы не сможем слать друг другу весточки – только ждать новой встречи.
Потом приехал отец. Я испытал при виде Никострата испуг, и облегчение, и вину. Как он счастлив был обнять Эльпиду и Гармонию, и свою мать-царицу – и знать не знал, какие перемены случились тут в его отсутствие!
После любимых им женщин Никострат пожелал видеть и меня; и меня он тоже приласкал. А я смотрел в его искрящиеся радостью серые глаза и думал – стал бы этот спартанец так вести себя со мной, знай он, о чем мне рассказали за его спиной?..
Но я, конечно, промолчал. А когда отец отдохнул с дороги, матушка устроила для него и для всех домашних Поликсены праздник: вернее сказать, представление.
Пока Никострат сопровождал сирийского торговца, Эльпида продолжила со мной занятия музыкой, так же, как с моей сестрой: мы захватили с собой кифару, а лютня у бабушки в доме была, как и египетские тамбурины и систры6. Порою мы упражнялись вместе, аккомпанировали и подпевали друг другу, но чаще мать занималась с нами по отдельности.
В этот раз мы выступали перед отцом, будто перед почетным гостем. Вначале пела мама, – о миртах и розах Афродиты и любовной тоске, – а я аккомпанировал ей на лютне; а потом мы поменялись местами. Я исполнил гимн Аполлону под музыку матери.
Это были дивные мгновения – меня слушали все, и мой отец, и хозяева дома, и Исидор: и я чувствовал, что они забыли о себе, глядя на меня, так же, как прежде забывались гости под воздействием чар Эльпиды. А потом мне хлопали все – и отец тоже.
Я поклонился им, как делали приглашенные артисты на пирах. Я сиял от счастья. Да, в этом я был талантлив, и более, чем моя сестра!
Я покинул собрание, чтобы не разрушать сотворенного