– за всю свою жизнь. Не стоять у плиты, не бежать, как заполошенная, на рынок и в магазины – почти ежедневно. Свежий кефир, сегодняшний хлеб.
Кефир она не любила, а хлеб не ела. Можно прилечь и после обеда (чашка кофе и кусочек сыра. Счастье!). Потом, не вставая, щелкнуть пультиком и посмотреть ток-шоу. И никто не скажет: «Как ты можешь смотреть такую чушь!» Вечером можно сварить пельмени, и никто не осудит за то, что она польет их сметаной и присыплет черным перчиком.
Можно разбросать в комнате колготки и лифчики. Можно не закрыть тюбик с зубной пастой. Можно не пылесосить и не вытирать ежедневно пыль!
Можно, можно, можно… Сколько всего стало можно! Того, что всю жизнь было нельзя!
Может, это и есть свобода?
Только какой ценой…
За месяц своей свободы Надя наотдыхалась выше крыши – так, что стало тошно. Решила заняться Гришиным памятником. Съездила в гранитную мастерскую, договорилась.
Купила новые сапоги – необходимость, не прихоть. Сходила в парикмахерскую, привела в порядок голову – краска, стрижка. Впервые сделала маникюр. Педикюр почему-то постеснялась.
Загорелась переклеить в квартире обои. Соседка Женя предложила своих маляров – недорого и прилично. Присмотрела на рынке люстру – старая совсем пришла в негодность. Безобразие, а не люстра. А муж менять не хотел. Он привыкал к старым вещам.
Он ничего не хотел менять. Ничего. Стыдно сказать – кухонной мебели двадцать с лишним лет, ремонт делали до Любашиного рождения. Людей в дом позвать было неловко. Впрочем, каких людей… Людей в их доме не бывало.
Да! Еще надо бы выкинуть хлам, которого накопилось за долгую жизнь столько…
«Наверное, так у всех», – подумала Надежда, забравшись на стремянку и распахнув дверцы антресолей. Божечки мои! Выцветший рулон обоев. Старые лыжные ботинки. Эмалированное ведро без ручки. Помятый алюминиевый таз. Любашин школьный портфель. Крышка от кастрюли. Пожелтевшая и свалявшаяся вата, которой они сто лет назад прокладывали рамы между стеклами. Две старые потертые сумки. Гришины пиджаки и ботинки. Дочкины санки. Кипа газет и перестроечных «Огоньков» – муж не разрешал их выбрасывать. Мешок со старой пряжей. Банка из-под краски и еще банки, банки, банки. Ящик с елочными игрушками.
«Нет, – решила Надя. – Так наверняка не у всех, а только у таких нерадивых хозяек. И еще – у таких Плюшкиных, каким был мой муж. Стыдоба, да и только».
Хорошо, что на подмогу не позвала Женю – а ведь была такая мысль! Вот бы тогда точно стыда не обобралась!
Надо все достать, скинуть. И, ничего не разбирая и ни в чем не ковыряясь, все – на помойку! Вынести к ночи, чтобы никто не видел! Да! И завтра купить на рынке черные пластиковые мешки, чтобы все в них и все сразу!
Надя вздохнула и уже собралась сползать со стремянки, как вдруг увидела пластиковый пакет с яркой надписью «CAMEL» и верблюдом. Она потянула его к себе и сбросила на пол.
Кряхтя, осторожно спустилась с лестницы (кто за ней будет ухаживать, если, не дай бог, что), присела на коридорную банкеточку и взяла в руки пакет с жизнерадостным