от этого крика.
Но вдруг раздался резкий звук пощечины, и суровый женский голос проговорил:
– Silence, merde![20]
Конечно, Пелагея ничегошеньки не поняла, и немедля умолкнуть ее заставила только пощечина; Елизавета же, мало привычная к подобному обращению с крепостными, с изумлением обернулась, но разглядела в проеме двери лишь темный силуэт с непомерно большой и какой-то вихрастой головой и столь широкой юбкою, что она вовсе перекрыла вход. И эта странная фигура, подбочась, рявкнула на куафера Данилу:
– Чего стал, чучело огородное? А ну, бери барышню, неси в покои!
– Так ведь свободных нетути… – пискнула Пелагея, но незнакомка так грозно взглянула на нее, что горничная с перепугу оступилась и слетела с крыльца.
Данила же легко поднял Машеньку и проследовал через весь трактир за властной барыней. Елизавета, не чуя ног, поспешала следом.
Вся процессия ворвалась в комнату, благоухающую духами, и Данила осторожно уложил барышню на диванчик. Незнакомая дама быстро что-то сказала по-французски; из-за занавески выбежала молоденькая хорошенькая девушка в кокетливом платьице и передничке и проворно засуетилась вокруг Машеньки с горячими салфеточками, льдом и какими-то пузырьками.
Елизавета сунулась было к дочери, но незнакомая дама взяла ее за руку:
– Успокойтесь, madame. Моя камеристка отлично знает свое дело. Умоляю вас, поверьте: обморок вашей дочери тотчас пройдет!
Елизавета, сморгнув слезы, обратила на даму признательный взгляд – и невольно замерла от изумления. Право же, особа, стоявшая перед нею, имела внешность презамечательную!
Было ей, верно, за пятьдесят, однако волосы ее оказались не седыми, как можно было ожидать, а густо напудренными фиолетовой пудрою и уложенными в виде округлой корзины, в которой колыхалось множество цветов, – правда, несколько примявшихся. Ручка корзины, также сплетенная из волос, была вдобавок повита перьями. Данила, известный своим куаферским искусством, разинув рот, завистливо смотрел на сие произведение. Да и Елизавета на какое-то мгновение забыла обо всем на свете, даже о дочери; она не сводила глаз с чрезмерно декольтированного (старческая морщинистая грудь, тщательно напудренная и украшенная мушками, производила впечатление покрытых пылью античных развалин) черного платья из дивного шелка, затканного алыми розами. Благодаря чрезмерно пышным фижмам талия казалась неправдоподобно тонюсенькой. Лицо дамы, все в грубых складках, было набелено, нарумянено и накрашено, вокруг распространялся крепкий запах кармской мелисной воды[21]. Однако умный взор больших и красивых черных глаз незнакомки заставлял забыть обо всех диковинных причудах ее туалета.
– Умоляю, – снова произнесла она, не по-русски выговаривая русские слова, – не волнуйтесь. Ваша дочь сейчас очнется. Пока же позвольте представиться. Я – графиня Строилова.
Елизавета рот раскрыла от изумления.
– Не может быть! –