пересекавших Средиземное море. Когда солнце скользнуло за горизонт, ярко высвечивая последними прямыми лучами ограждавшие сушу холмы и горы, все, кто был на палубе, принялись рассматривать берег. Неподалеку от края воды начинались поля крупного имения, и в сгущающемся сумраке были заметны длинные вереницы рабов, возвращавшихся с полей, рощ и виноградников. Устало шаркая ногами, они брели в свои конуры, подгоняемые кнутами и палками надсмотрщиков.
Юлия поежилась возле Катона, и он спросил:
– Ты замерзла?
– Нет. На них посмотрела. – Она показала на вереницу рабов, втягивавшихся во двор, на закрывающиеся за последним из них ворота. – Жуткая жизнь… Они же все-таки люди.
– Однако у вас дома тоже есть рабы.
– Конечно, но мы хорошо содержим их, и в Риме они пользуются кое-какими свободами. Не то что эти бедняги, обреченные на тяжелый труд от утренней до вечерней зари. И обращаются с ними, как со скотиной.
Катон ненадолго задумался, прежде чем ответить.
– Такова участь рабов, работают ли они в таком вот поместье, в рудниках или на стройках. Немногим из них удается попасть в такое имение, как ваше, или получить возможность пройти обучение в отряде гладиаторов.
– Попасть в гладиаторы? – Юлия удивленно приподняла брови. – И это удача? Как можно считать удачливым человека, обреченного на подобную участь?
Молодой человек пожал плечами.
– Учеба их трудна, но после того, как она заканчивается, жизнь гладиатора не столь уж плоха. Владельцы хорошо заботятся о них, а лучшие бойцы даже сколачивают состояние и живут припеваючи.
– Пока арена не отберет у них жизнь.
– Да, но они рискуют не более, чем любой легионер, и притом живут с большим комфортом. Если гладиатор проживет достаточно долго, он может получить свободу и выйти на покой состоятельным человеком. Подобное удается не столь уж многим из легионеров.
– Истинная правда, – буркнул Макрон. – Жаль, что переучиваться в гладиаторы мне уже поздно.
Юлия удивленно посмотрела на него.
– Конечно, ты шутишь…
– Зачем? Если мое дело – убивать людей, так пусть уж за него хорошо платят.
Увидев недовольную гримаску на лице дочери, сенатор Семпроний усмехнулся:
– Не обращай на него внимания, дитя мое. Центурион Макрон шутит. Он сражается ради славы Рима, а не мошны раба, даже если она туго набита золотом.
Макрон поднял бровь.
– Уж и не знаю, кто из нас шутит…
Катон улыбнулся и взглянул на берег. Жилища рабов уродливым пятном чернели на склоне обращенного к заливу холма. Там было тихо, только единственный факел пылал над воротами, около которых можно было еще различить темный силуэт приглядывавшего за рабами караульщика. Бытовая сторона рабства, почти незаметная для большинства римлян, особенно знатных, таких, как сенатор Семпроний и его дочь. Надушенные и облаченные в одинаковые наряды, рабы богатых домов ничуть не напоминали собой оборванцев, трудившихся в этих латифундиях