не то «всего наилучшего» и уехал наконец на свой шестой этаж.
Гораций встретил меня ласково, я даже удивилась. Возможно, он просто хотел есть. Когда вечером мы возвращались с прогулки, у подъезда стоял молодой человек и под присмотром Раисы Кузьминичны устанавливал домофон. Раиса рассказала, что последнюю квартиру в подъезде расселили, теперь живут люди приличные, и что домофон – мера временная, потом переделают двери и посадят либо вахтершу, либо настоящего охранника, как жильцы договорятся. Я сказала, что заранее согласна на охранника, сколько бы это ни стоило.
Вот и еще один день прошел, а я и не прикоснулась к Бельмону, – с грустью констатировала я за ужином. Если так дальше пойдет, то я и за год его не закончу. Еще, чего доброго, меня опередит какой-нибудь ушлый тип, переведет роман кое-как, и люди его не оценят. Хорошо бы сесть сейчас за перевод, но по ночам я работать не могу, так уж устроен мой организм. Вечер я провела у телевизора, попивая чаек с сахаром вприкуску. И даже фильм понравился, что-то террористическое в пустыне и джунглях.
Меня разбудила луна. Она нахально светила в окошко прямо сквозь занавески. Я села на диване, кутаясь в одеяло. В квартире была полная тишина, даже Гораций не возился. И внезапно на меня нахлынула лютая тоска. Эта квартира, где много лет жили двое любящих людей, сохранила часть их счастья. Вот на стене висит мамин портрет в раме, любовно сделанной самим Валентином Сергеевичем, на столе часы с надписью «Любимому…», весь уют, созданный мамой не просто так, а для него, единственного, самого лучшего. И я со своими комплексами и отвратительным характером никогда здесь не приживусь. Квартира меня не примет. Я здесь только для того, чтобы опекать Горация.
Раздался не то вздох, не то стон. Я встала и потащилась в кабинет. Там на полу возле пустого кресла распластался Гораций. Вся его поза выражала глубочайшее отчаяние. Я нагнулась, и под руку попался горячий шершавый нос.
– Гораций, миленький, ты не заболел?
Гораций не заболел, он страдал. Луна разбудила его, и он вспомнил, как он был счастлив здесь, когда были живы хозяева.
Он зарычал на меня низко, утробно: «Уйди по-хорошему». И я подумала, что Гораций хотя бы знает, по ком страдает. А отчего же тоскую я? По ком, выражаясь словами Хемингуэя, звонит колокол? Неужели по мне самой?
Глупости, просто расшатались нервы. Скоро начнем с Горацием хором выть на луну. Определенно, квартира на меня плохо влияет. И так ли уж не прав Олег, когда утверждает, что я изменилась? Разумеется, к худшему, – думает он, но вслух сказать это боится.
Я совершенно сознательно вызвала в себе мысли о мужьях, чтобы разозлиться. Немного помогло, но спать по-прежнему не хотелось. Моя мать абсолютно серьезно утверждала, что лучшее средство от бессонницы – это плечо любимого человека, дескать, как только опустишь на него голову, так сразу все неприятности отходят на задний план, и спокойно засыпаешь. Подумать только – трое мужей, и ни у одного на плече я не могла спать спокойно! Однако одной в комнате находиться в эту ночь было невозможно – проклятая луна действовала на нервы. Гораци�