нтъ? И что съ ней сдлалось? – думалъ онъ. – Какъ жаль».
Но вдругъ послышались поскрипывающіе башмачки и легкая молодая походка, и все просвтлло. Катюша вошла уже не въ розовомъ, а въ голубенькомъ полосатомъ платьец и бломъ фартучк, не выросшая, но90 похорошвшая, все съ тмъ же прелестнымъ взглядомъ блестящихъ черныхъ глазъ.91 Она вспыхнула, увидавъ Нехлюдова, и поклонилась ему.
– Съ пріздомъ васъ, Дмитрій Ивановичъ.
– Здравствуй, Катюша, а ты какъ живешь?
– Слава Богу. Матушка приказала благодарить. Имъ лучше немного и приказали спросить нашатырнаго спирта, – обратилась она къ Марь Ивановн.
– Есть у насъ – такъ ты дай. Кажется, немного осталось. Что, кофе готовъ?
– Сейчасъ подамъ, – сказала она и, еще разъ взглянувъ на Нехлюдова и вспыхнувъ вся, вышла из комнаты.
Катюша говорила про нашатырный спиртъ, про матушку, про кофе, а Нехлюдовъ видлъ, что она говорила только одно: «рада, рада, что вы пріхали. Рада, люблю васъ».
Да, Катюша была прежняя, но Нехлюдовъ былъ уже не прежній. Во первыхъ, онъ уже не былъ тмъ невиннымъ мальчикомъ, которымъ онъ былъ 2 года тому назадъ, во 2-хъ, онъ былъ не въ томъ період нравственной жизни, самоусовершенствованія, когда онъ длалъ все не такъ, какъ длали вс, а такъ, какъ требовала отъ него его совсть.
Теперь для Нехлюдова Катюша въ его представленіи ужъ не была боле тмъ таинственнымъ женскимъ неизвстнымъ ему существомъ, къ которому онъ тогда относился съ трепетомъ и благоговніемъ, – теперь она уже была одною изъ тхъ существъ – женщинъ, которыхъ онъ зналъ ужъ.
Она была въ его представленіи хорошенькой горничной тетушекъ, съ которой всякому племяннику свойственно пошутить, поиграть, а можетъ быть, и больше этого, если только все это сдлать прилично.92 Разумется, это не хорошо, но вдь не святые же мы. Есть другія, боле важныя дла, отношенія людей, служба.93 Но не смотря на эти мысли, онъ чувствовалъ, что между нимъ и Катюшей было что то большее, чмъ то, чтò онъ хотлъ, чтобы было.
Съ перваго же дня Нехлюдовъ почувствовалъ себя совсмъ влюбленнымъ въ нее. Голубенькое полосатое платьеце, повязанное чистенькимъ блымъ фартучкомъ, обтягивающимъ стройный, уже развившійся станъ, гладко, гладко причесанные чернорусые волосы съ большой косой, румянецъ, безпрестанно затоплявшiй всю щеку, и эти прелестные ярко черные глаза, изъ которыхъ одинъ косилъ немножко и, странно, только придавалъ еще большую прелесть этому лицу, особенно когда оно улыбаясь открывало твердые блые зубы, главное же – на всемъ существ печать чистоты, невинности, изъ за которой пробивалась охватывающая уже все