на кряжистого и водяного исподлобья.
– Мы все… сами по себе и как бы вместе. Главное не нарываться, а то мы, когда боимся, нас несет! – разоткровенничался водяной. – Ведь если Манечку убьют, мы сиротами останемся! – он пролил слезу и высморкался. – Но когда горе на горе, разве ж богатырке нашей дома усидится?
– Значит, что же… она у вас вес имеет? – удивился Его Величество. – Кому она нужна? Кто бы слушать стал? Это у нас с ней горе, а без нее и горя нет!
Принять проклятую как человека, с которым запросто могли иметь дело, голова отказывалась. Тело отяжелело, голова стала мутной, не своей, в глазах появился песок.
– А как же без весу-то? – водяной выпучил глаза, будто увидел чудо. – Это я легонький… Так, я не мерил себя сегодня, – спохватился он, обернувшись к кряжистому, который, усевшись за стол вразвалку, молча наблюдал за Его Величеством, не скрывая ехидства.
– Горе у вас, что правда, то правда, – согласился кряжистый, ухмыльнувшись. – Но ведь это с чьей точки зрения посмотреть!
– Ну, не за главного же? – удивился Его Величество, совсем сбитый с толку. Похоже, оба уродца принимали его слова в том значении, в каком они употреблялись применительно к объекту. Вес у чудовища, естественно, был, и надо полагать, не меньше, чем положено иметь человеку. Тростинкой, какой была его жена, не многие умудрялись остаться до ее возраста.
– Нет! – признался водяной сокрушенно. И добавил: – Меньше ее тут никого нет.
– Значит, пропилась, проелась, и пришла проситься на постой, – удовлетворенно заключил Его Величество, чувствуя, как уходит тяжесть. В общем, он выяснил все, о чем хотел узнать. – Ну, когда надоест об слезу ее запинаться, поставите меня в известность. Мы как-нибудь решим вашу проблему.
– Обязательно известим! – пообещал водяной, раскланявшись.
На берег выплыла одна русалка, вторая, третья, четвертая. Поднялись на берег, и хвосты обернулись в ноги. Его Величество засмотрелся. Его жена была красавица, но русалки имели свежесть, которая с нее уже сошла. Особенно в последнее время. Он вдруг вспомнил, что за праздник жизни приходится расплачиваться. Да, стоило вампиру подумать или пожелать, как все начинало крутиться, и выстраивались в очередь желающие угодить. Вампир не мог сказать, что он не умеет жить, не добился, или думает чужой головой, но сам он вряд ли жил в гармонии с самим собой. Миллионы вампиров испытывали постоянное неудовлетворение по любому поводу, страх, подозрения – и лицо вампира менялось. Обмануть можно было и человека, и оборотня, и Отца Небесного, и, поговаривали, Дьявола, но только не вампира. Он видел, в кого превратится, когда чудовище, наконец, сдохнет. Первое впечатление напугало его. Но страх быстро прошел: нельзя получить, ничего не отдавая взамен. Зато вампир никогда не мучился угрызениями совести, в любое время испытывая невероятную чистоту своих помыслов, какой бы они не были направленности.
Показательный пример, когда некий Царь решил войти в историю, как реформатор, обнаружив, что весь мир ушел далеко вперед, отказавшись