Это бывает так редко, не всегда я решаюсь промочить горло так, чтоб не першило в горле, га—га—га, – сказал полковник, хватаясь за стакан. – Жарко что-то. Позвольте расстегнуть китель и снять сапоги, жмут, проклятые.
Дискалюк кивнул головой, и полковник стал расстегивать китель, снял фуражку и сапоги.
Дискалюк стал замечать, что человек, который совсем недавно просто заикался в его кабинете, так осмелел и так преобразился, что с ним скоро могут возникнуть проблемы.
И действительно, вскоре Ватраленко полез целоваться.
– ДмиЛексеевич, ты мене уважаешь или не уважаешь? А я тебя уважаю, позволь, я тебя облобызаю! И давай соберемся все вмести, устроим сабантуй. Я найду голых девок, и они будут перед нами танцевать. Пущай Реввола их возглавляет. Она девка то, что надо, у ее такая грудь, такие сиськи, закачаешься, я те скажу. А попка так это просто прелесть!
– А ты что, видел? – нахмурив брови, спросил хозяин кабинета.
– Дык я в следующий раз сам пожаловал на дискотеку в гражданском костюме с приклеенной бородой. Она мне тоже предложила раздеться, но я испужался…
Дмитрий Алексеевич побелел, а потом позеленел от обиды и от удивления и еще оттого, что не знал как вести себя в подобной ситуации. Ему в жизни не приходилось подобное выслушивать, да еще в адрес своей собственной дочери. И только повинуясь инстинкту высокого начальника, присущего только ему одному в этом районе, он встал, сжал кулаки и, вращая перед пьяной рожей начальника, стражи порядка и спокойствия граждан, закричал не своим голосом:
– Встать, бля…, смирно!
Ватраленко кое-как поднялся, опустил руки по швам, но прижать их к бедрам был не в силах, стоял, покачиваясь и пробормотал, что-то вроде: слушаюсь, есть, и так точно.
– Убью! Уволю! Шагом арш! Раз—два, раз—два! Кру—у—гом!
Начальник милиции совершенно потерял ориентацию и свалился на ковер. Тогда Дискалюк забрался в сейф, достал флакончик нашатырного спирта, налил воды в стакан, капнул несколько капель, открыл рот Ватраленко и залил содержимое вовнутрь.
Через какое—то время наступило значительное потепление, то бишь, улучшение: состояние сильного опьянения сменилось стыдом и чувством вины.
– А теперь уходи!
Ватраленко виновато молчал, стал глазами искать фуражку и даже вращать головой, но ничего не найдя, махнул рукой и вышел из кабинета полуголый. Леся облегченно вздохнула, потому что ей тяжело приходилось буквально стоять у двери, чтобы никто не вошел к шефу.
Труднее всего ей приходилось с госпожой Дурнишак, которая заподозрила что—то недоброе, а уж если Абия Дмитриевна что—то заподозрит – держись.
– Может ты, ласточка, по доброте душевной, не такой водой наполнила графин и отнесла с утра в кабинет Дмитрия Алексеевича и он, выпив ее, а всякий мужчина пьет воду, гы—гы—гы, если его мучает жажда. Вот он, бедный, возможно и напился, а теперь сидит, солнышко, голову на руки опустив, будучи не в силах позвать на помощь. Так что