он не только научился укрощать свои чувства, но и мог, при необходимости, обуздать инстинкты. Когда в голове происходили жаркие баталии, лицо его сохраняло полнейшую окаменелость. Впрочем, сейчас из темных гротов сознания вылезло чувство, на которое герцог раньше не тратил времени. На поверхности показался острый плавник любопытства.
Пятьдесят предыдущих лет герцог прожил, ухитрившись сохранить самые невинные представления о пользе любопытства. В отличие от измены и вероломства, оно не являлось фамильным клеймом аристократии. Вот почему герцог всегда полагал, что уверенность в чем-либо куда более ценная черта человеческой натуры. Но он потихоньку начинал понимать, что и у любопытства имеется важное предназначение.
Сержант сохранял невзыскательное выражение подневольного служаки, готового ждать команды повелителя до той поры, пока резкий порыв ветра не вынудит его поменять позу. Долгие годы безмятежной службы под штандартами короля Ланкра не прошли для него бесследно: если тело его вытянулось, как того требует «смирно», то живот, несмотря на все старания, испытывал явное тяготение к «вольно».
А герцог тем временем пытливо разглядывал Шута, примостившегося возле трона на табурете. Согбенный человечек чуть приподнял лицо, смерил властелина недоумевающим взором и с вялым беспокойством передернул плечами.
Герцог наконец принял решение. Старая истина: отыщи у человека уязвимое место – и там тебя ждет ключ к успеху. Тут же ему на ум пришло соображение о том, что таковые места, в частности, включают и печенки некоторых монархов, куда легко входит нож. Он тряхнул головой и попытался сосредоточиться на более судьбоносных материях…
…Следы которых он отчаянно пытался вытравить со своих ладоней. Прошлой ночью он устремился в один из казематов замка, где в камере пыток позаимствовал железную щетку. Но против этой материи железо оказалось бессильно. Оно только усугубляло положение: чем усерднее он скреб злосчастные пятна, тем кровавее они становились. Герцог уже спрашивал себя, не повредился ли он рассудком.
Флем затолкал ненужные размышления на дальние полки мозга. Итак, на чем он остановился? Ах да, уязвимые места. Шут был настоящим воплощением уязвимости.
– Ты свободен, сержант.
– Слушаюсь, господин, – кивнул сержант и чеканной поступью вышел из залы.
– Шут!
– Здесь твой куманек, государь! – беспокойно откликнулся Шут, пару раз ущипнув струны мандолины.
Герцог медленно опустился на трон.
– Уж если ты намекаешь, что ты – кум королю, тогда дай ему один родственный совет, дурья башка.
– Ей-ей, дяденька… – начал было Шут.
– И дяденькой твоим я сроду не был, – продолжал герцог. – Не могла память так злостно подшутить надо мной. – Говоря это, герцог Флем склонился над Шутом так низко, что едва не потерся кончиком носа о его искаженное ужасом лицо. – Если и следующую свою ремарку ты предваришь словами «куманек», «дяденька» или «ей-ей», тебе придется туго.
Шут беззвучно подвигал губами и произнес:
– А что