русской литературы, где в течение пятого курса работала лаборанткой.
После очередного научного мероприятия организовали застолье. Как водится, выпивали водку, закусывали подарочными отечественными шоколадными конфетами с пралине и прокуривали небольшое помещение кафедры с длинным прямоугольным столом посреди так, что хоть святых выноси. Даже одурманенные, профессора и доценты, доктора и кандидаты филологических наук оставались в своем репертуаре и, рассыпавшись на группки, вели дискуссии не на злободневные темы, а исключительно о высоком: о стилистике Набокова и гении Платонова, компромиссе Горького, прозорливости Гоголя, поразительно современном слоге Розанова, поэтическом священнодействии Заболоцкого и прочем.
В дымном гвалте блестящими рыбками показывались на поверхности и ныряли в глубину отдельные реплики, а смысл всей речи смывал вновь нарастающий гул разговоров: «Он боялся… вызовет недовольство и на нем отыграются… Это субъективный исторический источник… Здравый смысл возобладал… В таком случае он заблуждался! Его заблуждали, поэтому он заблуждался… Но в русском театре была драматургия до классицизма… Извините, он не вполне русский писатель… Хейзинга… Результат игры как объективный факт незначителен и безразличен… и по мере того как оно возрастает, игрок более уже не сознает, что играет… …комплекс Бобчинского… дефицит легитимации, который свойствен русскому человеку… Я рекомендую вам обратить внимание на… Эта мифологема активно внедряется в сознание людей…».
После нескольких рюмок крепкого спиртного, закуренных длинными тонкими сигаретами с ментолом, Елена вся обращалась в зрение и слух, спокойно наблюдала за происходящим, изредка вставляя загадочные комментарии хрипловатым, смолисто-тягучим голосом. Тонко поблескивала серебристая оправа очков.
«Здорово, – подумала Елена, – аромат содержателен, напоминает мне молодость. Это воспламеняет. Его тоже куплю».
Елена решила, что приобрела все, что хотела, и пора остановиться, но тут ее взгляд зацепился за оригинальный флакон из полимера, напоминающий серый нешлифованный камень с красноватыми прожилками. На этикетке было написано «Самое само», а значит, ожидать от них можно было многого.
Как обухом по голове Елену оглушил откровенный, грубый запах конского пота и чего-то еще грязного, непотребного на фоне сухой степи. Первая реакция – резкое отторжение, мерещилось сырое мясо, и это было почти несносно. Но Елена не отличалась склонностью к скороспелым решениям, и в момент промедления что-то неуловимое в нем привлекло, заставило заподозрить второе дно.
Замешательство породило противоречие: в развитии послышался обворожительный сладковатый цветок, оттеняемый табачностью ветивера. Это придало аромату нечто зазывное, сексуальное, даже наркотическое. Теперь уже Елена была готова позволить себе эту блажь. Аромат никак не вписывался