воде. В эту ночь что-то расплывчато тлело лишь там, где гранитный Нептун маячил на своей квадратной скале, каковая скала прорастала парапетом, каковой парапет терялся в тумане. Едва только Круг, степенно ступая, приблизился, как двое солдат-эквилистов преградили ему дорогу. Прочие затаились окрест, и, когда скакнул, словно шахматный конь, фонарь, чтобы его осветить, он заметил человечка, одетого как meshchaniner [буржуйчик], стоявшего скрестив руки и улыбавшегося нездоровой улыбкой. Двое солдат (оба, странно сказать, с рябыми от оспы лицами) интересовались, как понял Круг, его (Круга) документом. Пока он откапывал пропуск, они понукали его поспешить, упоминая недолгие любовные шалости, коим они предавались, или хотели предаться, или Кругу советовали предаться с его матерью.
– Сомневаюсь, – сказал Круг, обшаривая карманы, – чтобы эти фантазии, вскормленные, подобно личинкам, на древних табу, могли и впрямь претвориться в дела, – и по самым разным причинам. Вот он (он едва не забрел незнамо куда, пока я беседовал с сиротой, – я разумею, с нянькой).
Солдаты сцапали пропуск, будто банкноту в сто крун. Пока они прилежно изучали его, Круг высморкался и неспешно вернул платок в левый карман пальто, но, поразмыслив, переправил его в правый, брючный.
– Это что? – спросил тот из двух, что потолще, царапая слово ногтем большого пальца, сжимавшего бумагу. Круг, держа у глаз очки для чтения, заглянул через руку.
– Университет, – сказал он. – Место, где учат разным разностям, ничего особенно важного.
– Нет, вот это, – сказал солдат.
– А, «философия». Ну это-то вам знакомо. Это когда пытаешься вообразить mirok [мелкий розоватый картофель] вне всякой связи с тем, который ты съел или еще съешь. – Он неопределенно взмахнул очками и сунул их в их лекционный приют (в жилетный карман).
– Ты по какому делу? Чего слоняешься у моста? – спросил толстый солдат, пока его товарищ пытался в свой черед разобраться в пропуске.
– Все легко объяснимо, – ответил Круг. – Последние десять дней или около того я каждое утро ходил в больницу Принцина. Личное дело. Вчера друзья достали мне эту бумагу, ибо предвидели, что с наступлением темноты мост возьмут под охрану. Мой дом на южной стороне. Я возвращаюсь много позже обычного.
– Больной или доктор? – спросил солдат потоньше.
– Позвольте мне зачитать вам то, для выражения чего предназначена эта бумажка, – сказал Круг, протянув руку помощи.
– Я буду держать, а ты читай, – сказал тонкий, держа пропуск кверху ногами.
– Инверсия, – заметил Круг, – мне не помеха, но не помешают очки. – Он прошел через привычный кошмар: пальто – пиджак – карманы брюк – и отыскал пустой очешник. И намерился возобновить поиски.
– Руки вверх, – с истеричной внезапностью сказал толстый солдат.
Круг подчинился, воздев в небеса очешник.
Левая часть луны затенилась так сильно, что стала почти невидима в затоне прозрачного, но темного эфира, через который она, казалось,