это было весьма кстати, поскольку он ни разу его не видел.
Слепой музыкант открыл дверь, нахмурился и вздохнул. Его сын храпел…
Кирин, тебе это неприятно?
О, какая жалость. Наверное, ты только что понял, что Сурдье – часть моей коллекции воспоминаний. Ты тоже, хотя и в меньшей степени.
Ты этого не знал? Ой…
Ну, теперь знаешь, утенок. Сурдье – часть меня, и он действует весьма энергично. Он так хочет защитить тебя. Отцовская любовь – такая сильная.
Во гневе ты очарователен.
Ну так вот…
Его приемный сын храпел на одной из кроватей, втиснутых в кладовую, которую превратили в жилую комнату. Им двоим хватало места, пока Кирин был мелким, но с тех пор парень повзрослел и вытянулся.
Теперь они едва здесь помещались.
«Это лучше, чем ничего, – подумал Сурдье. – Если бы нас вышвырнули на улицу, было бы хуже».
Жаль, что он никак не может втолковать это своему неблагодарному сыну.
Он подозревал, что, к сожалению, его сын все прекрасно понимает. Как бы ни притворялся Сурдье, что они ходят по лезвию бритвы и во всем зависят от милости хозяйки борделя, его угрозы были выдуманные. Госпожа Ола никогда их не выселит. Но он бы предпочел, чтобы Ола не сводила на нет все его усилия. Время от времени мальчишку следовало учить уважению.
Сурдье ненадолго прервал свои размышления, чтобы ткнуть тростью в спину сына.
– Кирин, вставай! Ты проспал.
Его сын застонал и повернулся на другой бок.
– Еще не время!
На этот раз Сурдье ударил палкой по бамбуковой кровати Кирина.
– Вставай, вставай! Ты что, уже забыл? Сегодня мы играем в доме Ландрила Аттулимы. А госпожа Ола хочет, чтобы мы подготовили ее новую танцовщицу. У нас полно дел, а ты не спал всю ночь, так? Никчемный мальчишка, что я говорил тебе про воровство?
Его сын сел на постели.
– Папа.
– Твое счастье, что я слепой, а то отколошматил бы тебя так, что ты бы сидеть не мог. Мой отец такой глупости бы не потерпел. Ты музыкант, а не уличный воришка.
Кровать скрипнула: Кирин спрыгнул на пол.
– Музыкант – это ты. А я просто пою, – озлобленно ответил он.
В последнее время Кирина многое злило, но ведь раньше он был таким милым! Что Сурдье сделал не так?
– Если бы ты занимался…
– Я занимаюсь. Просто у меня нет таланта.
– По-твоему, это занятия? – нахмурился Сурдье. – Ты больше времени тратишь не на запоминание аккордов, а на ухаживания за бархатными девушками Олы и на прогулки по крышам. Ты мог бы стать одним из лучших, если бы хотел. Когда мне было пятнадцать, я все ночи напролет учился ставить пальцы. Каждый день практиковался.
– К пятнадцати годам ты уже ослеп, – буркнул Кирин.
– Что ты сказал? – Сурдье крепче сжал свою трость. – Проклятье! Парень, однажды тебя сцапают Сторожа, и тогда тебе конец. Если повезет, они отрубят тебе руку, а если нет – продадут в рабство. Я не смогу вечно тебя оберегать.
– Оберегать? –