Войдя в холл, я долго и тщательно вытирала ноги о коврик, подкашливала и шмыгала носом. Короче, как могла, изображала умирающую лебедь.
– Простите, Марь Иван. Я больше так не буду, – полным раскаяния голосом произнесла я.
Тетка с проплешиной на голове и ярко рыжими концами волос, закрученными в хлипкий пучок, в ответ недоверчиво хмыкнула, но смилостивилась:
– Все вы так говорите, Мерлина. Давай уж. Иди. Да скажи вашим с третьего – не угомонятся, милицию вызову.
«Милицией» Марь Иванна стражей закона по старинке называла. Никак врубиться не может, что мы уже несколько лет – прогрессивное демократическое общество. Но, кстати, на тревожный звонок имела полное право. Заунывное многоголосье сверху довольно слажено выводило «Ой, то не вечер, да не вечер…».
– Скажу, Марь Иванна, – бодро соврала я.
Не вызовет. Она стражей закона как чертей боится. Говорила же насчет ее ахиллесовой пяты.
Я уже собралась было топать наверх, как уловила некое движение под ногами. Мое зрение опять стало, как и было всегда, средней степени паршивости. Поэтому я прищурилась, силясь разглядеть, что это.
– И-и-и! – тонкий противный визг вырвался из меня.
Я вскочила на стул, с ужасом взирая на рыжих и усатых, деловито ползающих по ковровому покрытию.
– Мерлина! А ну прекрати визжать и мебель мне портить! – гаркнула Марь Иванна.
– Т-тараканы. Живые, – простонала я. Я их до смерти боюсь.
– Что ты, милочка, – возмутилась старуха и добавила с гордостью. – У нас приличное заведение. Дохлые. Нам их на днях «Формальдегид&Ко» презентовал. Для уборки помещений. Спонсорская помощь. А то от вас, грязнуль, у Ларисы Петровны давно руки опустились… А ну слазь, сказала, со стула, Мерлина, а то Ларисе Петровне расскажу, как ты тут беспедельничаешь!
Угроза на меня подействовала. Лариса Петровна – это наш комендант. Еще одно исчадье ада, время от времени омрачающее нам жизнь. Но, в отличие от Марь Иванны, относится к высшей нечисти, поэтому договориться с ней очень сложно.
Аккуратно прижимая раздувшийся рюкзачок как щит к груди, я двинулась к коридору. Тараканы резво рассыпались в стороны от моей поступи, а потом дружно стекались к тому месту, где только что находились мои кроссовки. Вообще, весь мой путь от дверей до конца холла можно было проследить по рыжим шевелящимся холмикам. Я отвернулась и поспешила к себе.
Чем выше я поднималась по лестнице, тем становилось темнее, а прочувственные завывания делались все громче. «Догорай, гори моя лучина, догорю с тобой и я», – старательно выводили голоса. Вот уже и бренчание гитары начало пробиваться сквозь хор. Мое зрение больше не радовало в темноте сверхвозможностями, поэтому приходилось ступать осторожно. Зайдя на свой этаж, я от ужаса остолбенела. В середине коридора оранжевым огнем горели глаза. Много глаз. Я попятилась назад на лестничную площадку и заорала, натолкнувшись на кого-то. Хор смолк, а мне в лицо ударил сноп белого света.
– Блин,