своей желчной речью.
– Я могу коснуться твоей репутации, Тавеан… – мужчина блеснул сизыми глазами. – Ты же не хочешь, чтобы я выдал пару твоих грязных секретиков…?
Лицо рыцаря побагровело от злобы и смущения. Ледяной слой, скрывающий эмоции, стёк по щекам лёгким потом, а мышцы напряглись так, будто несут на себе тяжёлый груз. Артуру показалось, что Тавеан рыкнул, не сдержав переполнившую его злобу. Прежде чем прийти в себя, он чуть не захлебнулся в собственных муках совести. Но ядовитая ухмылка мужчины в чёрном балахоне вернула ему самообладание.
– Не смей шантажировать меня, мерзкое отродье. По тебе и твоим выходкам Фаль плачет! – громогласный крик Тавеана Ликгона разнёсся по округе, наверняка распугав мирных животных. Но незнакомец продолжил улыбаться.
– Не пугай меня какой-то рекой. Ты же знаешь, что это я её создал, – мужчина издал неприятный хриплый смех, который окончился продолжительным кашлем. Но это нисколько не попало во внимание рыцарей или самого незнакомца. Это заметил только Артур.
– Ну и что? Потонешь в собственном творении – как настоящий художник! И никто о тебе не вспомнит.
– Если меня забудут, вас будет ожидать повторение этой затяжной истории. Новый «тёмный» маг, новые разрушения, хаос и смерть… И он может не пожелать уходить на несколько тысяч лет, просто чтобы дать вам второй шанс! – сиплый восклик оказался таким громким, что окончательно посадил голос мужчины. Конфликт заглушился сам собой.
Никто не собирался лечить раны колдуна. Ему связали руки, проверили карманы и закутки одежд. Взглянули на глубокие порезы, оставившие следы лезвия даже на кости (после этой картины Артур предпочёл отвернуться к своему псу). Но никто не предложил помощь. Только сказали, что «раны действительно смертельно глубокие», привязали к седлу Тавеана Ликгона и двинулись в путь. Поехали, совершенно игнорируя обессиленного и хромого узника, чей внешний вид громко молил о пощаде. Но его рот открылся, только чтобы вздохнуть.
Всю недолгую дорогу Артур глядел на сутулую спину незнакомца, сокрытую под рваным балахоном. Смотрел, как безымянный колдун, неспособный переступить через свою гордость или упёртость, ковылял, спотыкался о каждый камень и выпирающий корень, но продолжал молчать, будто его ничто не беспокоит. Плечи ходили ходуном, вторя лошадиному ритму, а голова всё больше и больше клонилась к земле. Раны давали знать о себе, и даже такой могущественный (по словам рыцарей) чародей не мог противиться ужасной боли, от которой бы умерло любое смертное создание. А вокруг дымилась аура тёмная, пугающая, совершенно чужая. Дышать сделалось тяжко, как если бы пришлось тащить в гору несколько тонн железа, и руки слабели с каждым ударом копыта оземь. Артур нашёл это странным, если не подозрительным, но никто, кроме него, этого не заметил. Или сделал вид, что не заметил. В любом случае, происходило что-то нехорошее: об этом явственно твердил чёрно-красный дым, шедший из-под полов балахона. И лошади стали идти медленнее, и