Тихея расправила крылья, завизжав от испуга. Он зажмурился, когда несколько камешков рассыпались по земле, но в остальном там больше ничего не было. – Странно, – пробормотал он и повернулся обратно. – Эмилия?
Но девушка исчезла. Он услышал топот ног, когда она умчалась прочь. Вероятно, этот шум напугал ее. Она была так взвинчена. Его сердце упало при мысли о том, что могло произойти за последние пять лет, что сделало ее такой.
Я сделаю что-нибудь, чтобы помочь. Я должен.
В конце концов, в этом заключался путь святого. Помогать тем, кто в этом нуждался.
Эта мысль принесла некоторое утешение, когда он оставил Тихею снаружи и вошел в свою комнату, где на кровати было постелено голубое покрывало, а поверх него лежало такого же цвета платье. Будучи сбитым с толку, он взял его в руки. Оно было идеально для Дайдо.
– К сожалению, не мой размер, – пробурчал он, скомкав его и бросив на пол. Люциан снял накидку, плеснул воды в таз и стянул с себя рубашку.
Здесь не было зеркала, чтобы он мог разглядеть свои шрамы. Хорошо. Люциан быстро умылся, вытер лицо и смочил волосы. Шрамы, такие бледные на фоне смуглой кожи, очерчивали его руки, словно линии на карте.
Некоторые поднимали брови и вздыхали, когда видели белый шрам на сгибе его левой руки. Именно этот шрам достался ему от викингарского воина со сломанным палашом. Люциан сжимал руку, пока из раны лился багровый дождь на снег.
Он был рад видеть, что для разнообразия пролилась и его кровь. Возможно, он даже надеялся, что именно этот воин прикончит его.
Все шрамы на его теле были результатом физических тренировок и вражеского клинка на поле боя.
Невидимые шрамы, отпечатавшиеся в его душе, он получил от своего отца.
Каждый раз, когда он не повиновался или выступал против отца, его бросали на гауптвахту, разлучали с Тихеей и оставляли замерзать долгими зимними ночами. Но этот дискомфорт был ничем по сравнению с печалью в глазах его отца, болью, вызванной бунтом Люциана. Его отец, который будто бы ничего не понимал, неважно, как бы горячо ни спорил Люциан. Это слепое несчастье пронзило Люциана до глубины души.
Солдат должен подчиняться приказам. Сын должен любить своего отца.
Люциан был разочарованием по обоим пунктам.
Вздохнув, он повернулся, чтобы погасить свет.
Две обгоревшие фигуры сидели на корточках в ногах его кровати и смотрели на него. Глазные яблоки вывалились, в их обугленных глазницах кипела слизь, и все же он почувствовал их пристальный взгляд. Люциан готов был поклясться, что до сих пор слышит шипение их жира.
Лицо того, что поменьше, превратилось в маску из свернувшейся, хрустящей плоти.
Словно жареный цыпленок, подумал Люциан, когда желчь подступила к горлу.
Старик превратился в скелет и сгорел дотла. Его безмолвный рот открывался и закрывался, скрипя челюстями, что напоминало предсмертную агонию несчастной рыбы, выброшенной на берег.
Он видел их лица во сне почти каждую ночь. Он перестал просыпаться с криком после первого года.
Но