Дина Рубина

Озябшие странники (сборник)


Скачать книгу

я Борису. – За эти деньги мы отлично пообедаем в хорошем ресторане.

      И вдруг от прилавка сказали что-то по-испански. Я обернулась – продавщица, молодая женщина (нежный крестик на короткой цепочке), приветливо мне улыбалась.

      – Вы говорите по-английски? – спросила я.

      – Это недорого! – повторила она на ломаном английском. – Поверьте, это замечательное каталонское кошерное вино, очень старое. В других местах вы не купите его за такую цену. Настоящее кошерное вино.

      – Мы приехали из Иерусалима, – сказала я по-английски. – Что такое кошерные вина, знаем хорошо. Это немыслимая цена.

      И она упрямо повторила вдруг на почти неопознаваемом иврите:

      – Это недорого…

      – Вы знаете иврит?

      – Я учу его… Сюда часто заходят туристы из Израиля, надо немножко знать… – она складывала предложение из трех-четырех английских слов, разбавленных тремя-четырьмя ивритскими, чудовищно перевранными.

      – Вы имеете отношение к евреям? – спросила я осторожно.

      И тогда она, доверчиво улыбнувшись, сказала то, от чего в который раз за сегодняшний день перевернулось мое сердце:

      – Мы из анусим, – сказала она. И, потрогав крестик на груди, повторила: – Из анусим. Мне точно известно, что во мне есть еврейская кровь.

      И тут невозможно не объясниться. Позже, когда по приезде домой я рассказывала эту историю друзьям, все они, прожившие не один год в Израиле, спрашивали – что она имела в виду? Почти никто не знал упомянутого слова в данном контексте. А эта молодая испанка знала! Потому что кличкой «марранос» крещеных евреев звали испанцы, ведь слово это означает по-испански – «свиньи», «проклятые». Так величали они новоявленных братьев во Христе. Евреи же, понятно, слово это не употребляли. И сами выкресты, и не отступившие от веры отцов их соплеменники, бежавшие из Испании, называли несчастных иначе: «анусим» – «изнасилованные». И в этом слове было все – и отношение к обряду вынужденного крещения, и готовность всегда принять назад собратьев, тайно вернувшихся к вере отцов, и жалость, и скорбь… Господи, пять веков! Пять веков семья молодой католички с золотым крестиком на груди помнит это глубинное, это погромное, скорбно-оплакивающее еврейское слово… Пять веков дети этого рода помнят – что с ними сделали…

      – Как тебя зовут? – спросила я на иврите.

      – Мария-Тереза, – сказала она, и, помолчав мгновение, улыбнувшись: – Мирьям… Конечно же, Мирьям…

      Мы уже собрались уходить, и все никак не уходили. Меня опять колотила дрожь; никогда, ни в каком месте на земле, кроме как в Шереметьево, когда мы улетали из России, я не чувствовала такой глубинной, такой извечной обреченности, как в этом городе!

      – Мои предки, – сказала я по-английски, – родом из Испании…

      – Я вижу, – сказала она.

      – …И даже из Толедо. Может быть, ты слышала фамилию – Эспиноса? Был такой философ – Бенедикт Эспиноса. А сейчас в музее Эль Греко я видела картину еще одного моего предка, художника Эспиносы.

      – Да! –