бы он вошел в само сердце, то я умер бы бесповоротно. Я перестал дышать, но врачи начали заводить мое сердце. И этими «утюгами» они меня заводили три или четыре раза. И в конце концов на третьей минуте я открыл глаза, к удивлению врачей. Они поняли, что произошло что-то невероятное. Один инфаркт должен был унести мою жизнь, следом второй, да еще и тромб. И вдруг я открываю глаза и говорю: «А в чем дело?» Как ни в чем не бывало, с разорванным сердцем… Очень искусительный момент рассказать какую-то красивую историю, вроде рассказов тех, кто пережил это. Я так хотел, чтобы был этот опыт. Мне так хотелось бы тоннель, чтобы архангелы пришли. Ничего этого не было. Мне так было обидно, что я умираю, а ничего рассказать толком не могу. Но скажу о самом главном, может быть, об этом мало кто говорит, потому что это трудно описать, – это напоминает любовь. Мы занимаемся поисками этого чувства, которое я пережил там. Мы ищем каждую секунду своей жизни и не находим, а там его океан, просто океан. Он обнимает, он живой. Самое потрясающее, что боли нет, и я вспомнил Экклезиаста – там есть замечательные слова: «И боли не будет, ибо она уже была». И вот я пережил этот момент с каким-то удивительным счастьем любви и что боли уже больше никогда не будет. Вообще жизнь – это сплошная боль – и физическая, и моральная, какая хотите. А там ее не будет, вот что я вам обещаю.
Я пережил два инфаркта с клинической смертью, с тромбом. Катя была рядом со мной, все ее силы и вся энергия были направлены на то, чтобы спасти мою жизнь. Теперь я уже знаю, что она тоже обследовалась и диагноз был поставлен, но мне об этом, конечно, никто не сказал. Я узнал уже незадолго до того, как Катя ушла из жизни, когда она уже была в реанимации, что у нее есть какое-то злокачественное образование, но раком никто не называл эту болезнь. То ли они меня щадили, то ли еще что-то, я не знаю. Я до сих пор в этом мало что понимаю и даже плохо помню, когда я стал подозревать что-то неладное. Единственное, за полгода до того, как случиться беде, я заметил в Кате едва уловимые изменения. Она стала худеть. Как мы этому радовались, ведь Катя всегда мечтала постройнеть. Когда она проходила, где было много мебели, и задевала эту мебель, я ей говорил: «Ты ведешь себя как „Бронепоезд 14–69“, потому что я, например, прежде чем где-либо пройти, задумываюсь: а пройду ли я там? А как у тебя, Катя?» Она отвечала: «А я не задаюсь таким вопросом, я думаю, что пройду». Я возражал: «Ну, знаешь, для таких случаев есть зеркало». Она не сдавалась: «Да, но в зеркале все врут». Я: «Почему?» – «Потому что там я блондинка с высокими ногами и пройти могу…» И поэтому, когда начался процесс похудания, то мы это восприняли как замечательную радость. Останется только покрасить волосы в белый цвет и – блондинка с высокими ногами. Конечно, это надо было принять за первый признак беды, а мы, точнее, я его не заметил. Теперь я уже знаю, что Катя скрыла от меня то, что скоро уйдет.
Катя ушла через полгода. У меня было такое чувство, что она очень сильно переживала то, что произошло с Валерой. Мне кажется, это была психосоматика. Катя так хотела, чтобы он жил, что отдала свою жизнь. Она тогда