тебя, Гринечка. Родить родила, а любить не любила. Вот и ты меня не любишь. Если сама не позвоню, и ты не позвонишь,– сама с собой беседовала врач высшей категории. – Нету у меня сыночка. Одинокая я.
Взгляд переметнулся с красивого сурового лица на другое, худощавое с ухмылкой.
– Если Гриня хоть на день рождения звонит, с тебя Кузя и этого не допросишься. В четырнадцать лет как умер, – она заплакала, но почему-то через смех. – Грех так говорить. А ведь ты как умер. Ушел, и с концами. Поймать тебя, что ветер ловить. Где ты теперь, сыночек мой любимый? Такой веселый, такой ласковый, мог стишок один раз услышать и рассказать по памяти. Пропал без вести. Как отрезали.
Веселое лицо смотрело бесстрастно, будто говорило: ты на себя посмотри, мать, тобой вожжами и уздечкой только управлять можно. Неуправляемая, безбашенная, своевольная.
– Васенька, – сказала женщина и тяжело вздохнула. Красивый юноша, будто ангел, смотрел на мать с фотографии. Но видела Мария Карловна только пустые бутылки водки, капельницы и транквилизаторы. А ведь когда-то гитара, голос, талант, аплодисменты.
– Чему ты меня учишь, сынок? Не летать в облаках ты меня учишь. А я, как улетела в четырнадцать, так и больше на землю не возвращалась.
Она кивала всем троим.
– Вот и ты теперь вроде есть, а вроде тебя и нет, – она представила его сидящим на своей кровати, полностью погруженным в игры, где было место танкам, зомби, еще какой-то дребедени, но не реальной жизни. Жизни без нее. И без игр он уже не мог обойтись, а без матери мог, как оказалось.
Игры его успокаивали, как и наркотические пилюли, иначе эти войны, взрывы, убийства разворачивались у него в голове и нападали на него по два, иногда по три часа, не отпуская ни на секунду. Он кричал, кричал так, что разрывалось сердце. Ей звонили, когда он кричал, ее сердце тоже разрывалось, но не настолько, чтоб бросить работу и бежать спасать его от фашистов или зомби. Она нанимала специальных людей, чтоб те следили за ним. Так было и в детстве. Собственно, у всех детишек были няньки, но Мария старалась: выбирала нянек, как в армии, чтоб и с медицинской книжкой, и обязательно Есенина от зубов знали. А у Васи вообще нянькой племянница из деревни была, не чужой человек.
– Но вы платили ей деньги? – спросила Лейсян, сверкнув глазами.
– Естественно! – тоже сверкнув глазами, ответила Мария.
– И матери платили за то, что она с Григорием сидела и с другими помогала.
– Естественно, – словно попугай, но уже не так уверенно отвечала гинеколог.
– Вы сами-то хоть понимаете, что вы говорите? – со сверкающими глазами, при этом полными сострадания, как к больной, продолжала расспрос психологиня. – Вы платили деньги другим, своей матери, чтоб они любили и наслаждались вашими детьми, тогда зачем вам они были нужны? Зачем вам Шурик, Вася, Кузьма и Григорий, и ваш муж Николай? Зачем они вам здоровые и счастливые? Ведь они и так сейчас есть: нездоровые и несчастливые. Вы жили все эти года неплохо с этой мыслью. Что изменилось?
Марию Карловну как громом