они становятся пагубой.
Живут они среди и под Божьими творениями, как наши тени живут среди нас и под нами. Они – то, что мы называем напастью, лихом или, наоборот, везением, полагая, что все это от Бога, но мы ошибаемся, поскольку нечаянности никак не связаны с Господом, чьи замыслы недвусмысленны и резонны и чьей воле невозможно противостоять; мы рождаемся загодя поверженными к Его ногам. Однако духов мы способны одолеть. Они – наше поле битвы. Может, с рекой нам и не повезло, но жена Льюиса зря думает, что судьба ее мужа предопределена. Река – лишь постоялый двор для тех духов, что обжились в ее водах, и только Бог ведает, сколько всего в этих водах тухнет и разлагается. Люди, коровы, овцы, падаль, потроха, навоз. Истлевшие надежды на наш рухнувший мост. И если двое работников прошлым летом напились воды с духами и умерли, а Ньюмана духи затащили в воду на его погибель, что нам прикажете делать? Трястись от страха? Молиться? Молить их о пощаде, будто они наделены властью щадить?
Что ж, я помолился – не им, Господу. Дважды, и по крайней мере одна молитва была услышана. В субботу, когда в реке впервые углядели труп, а Ньюман исчез и не вернулся домой, я молил о знамении, разъясняющем, где он – мается в чистилище либо взят на небеса. Рубаха в камыше, сдается, ни о чем не говорит нашему безбожному благочинному, но мне говорит, и о многом, и я возблагодарил Господа.
А еще я молился о том, чтобы ветер подул с запада и унес это скопление духов к востоку, туда, где Бог. Ночью поднялся ветер, сильный, холодный, – правда, дул он с востока. Может, Господь не дослушал мою молитву до конца, дел у Него невпроворот. А может, я недостаточно ясно выразился либо непомерно ясно, и Он решил, что я чересчур много прошу. И, однако, я приободряю мою паству: по милосердию Господнему все суеверия рассыпаются в прах, а все нужды и желания наши Ему ведомы – через меня. И у ветра еще осталось время – сегодняшний день, – для того чтобы сменить направление.
Отче, доносились голоса из-за решетки. Я согрешил, простите меня, отче. Я внимал им левым ухом. Оно слышало острее, приноровилось, как плечо приноравливается к мотыге. День понемногу светлел, и они шли табуном, мои прихожане, очень уж им хотелось заполучить могучую индульгенцию, предложенную мною. Benedicite, Dominus, Confiteor. Да благословит меня Господь, да примет Он мое покаяние.
Benedicite, Dominus, Confiteor.
Benedicite,
Dominus,
Confiteor.
Отче, я забыл про мессу, я забыл прочесть молитвы, я забыл накормить свинью, я поколотил моего ребенка, я напился в дым, я помочился у церкви, я проснулся в злобе, я потерял надежду, я исполнился гордыни, я был слишком уступчив, голос повелел мне выдернуть гнилые зубы – чей это был голос, дьявола или Бога? Я дрочил, но при этом думал о Господе и Марии Магдалине, и об Иоанне Крестителе думал, простите меня.
В какой-то момент я заснул, голова упала, будто спелый фрукт с тонкой ветки. А когда проснулся, услыхал покаянный шепот о рукоблудии, а еще лютню – музыка лилась дождичком, что по весне капает в алтарь, но словно исходила