канцелярии, – решить, кто станет главнокомандующим.
Что ответил бы Катон, так и осталось неясным, ибо за порогом Вар увидел Секста Помпея, развлекающего часовых болтовней.
– Секст Помпей! Катон не сказал, что и ты тоже здесь!
– Это меня не удивляет, Вар. Тем не менее я здесь.
– Ты тоже пришел из Киренаики?
– Под защитой Марка Катона это было приятной прогулкой.
– Входи же, входи! Могу я предложить тебе вина?
– Конечно можешь, – ответил Секст и, подмигнув Катону, исчез рука об руку с Варом.
Луций Гратидий подпирал ворота дворца, жуя соломинку и глазея на женщин, стиравших белье у фонтана. Поскольку на нем не было ничего, кроме забрызганной грязью туники, внутрь его не впустили. Никто из стражи не мог поверить, что этот тощий и грязный верзила был старшим центурионом первого легиона Помпея.
– Нашел тебе неплохую квартирку, – сообщил он щурящемуся на солнце Катону. – Девять комнат и ванна. С уборщицей, поваром и двумя слугами. Пятьсот сестерциев в месяц.
Для римлянина весьма умеренная цена, даже для скряги.
– Отличная сделка, Гратидий. Статилл появился?
– Нет еще, но вот-вот появится, – весело ответил Гратидий, ведя Катона по узкой улочке. – У него много хлопот. Ему ведь надо убедиться, что Афинодора Кордилиона похоронят как подобает. Конечно, философу хорошо бы покоиться рядом с другими философами, но, не разрешив Статиллу принести прах в Утику, ты был прав. Топляк плохо занялся, осталось слишком много костей, да и тело сгорело не полностью.
– Я об этом даже не подумал, – сказал Катон.
Квартира занимала первый этаж восьмиэтажного здания, ближайшего к гавани. В окнах – лес мачт, серебристо-серые пристани с верфями и невероятно синее море. Пятьсот сестерциев в месяц – это действительно удачная сделка, решил Катон, увидев, что слуги уже приготовили ему теплую ванну. Когда, как раз к поздней трапезе, появился Статилл, он не сдержал довольной улыбки. Статилла сопровождал Секст Помпей, который отказался разделить с ними хлеб, масло, сыр и салат, но, удобно устроившись в кресле, стал выкладывать, что́ ему удалось почерпнуть из общения с Варом:
– Тебе, наверное, будет приятно узнать, что Марк Фавоний жив и здоров. Он встретился с Цезарем в Амфиполисе и попросил у него прощения. Цезарь вроде бы с удовольствием простил его, но после Фарсала бедняга, кажется, повредился умом. Ибо он, плача, объявил Цезарю, что ничего более не хотел бы, как вернуться в Италию и вести в своих поместьях тихую, мирную жизнь.
«О Фавоний, Фавоний! Ну что же, я это предвидел. Пока я сидел с ранеными в Диррахии, ты должен был выносить бесконечные ссоры кабинетной клики Помпея, умело подогреваемые дикарем Лабиеном. В своих письмах ты подробно рассказывал мне обо всем, но теперь меня вовсе не удивляет, что после Фарсала ты замолчал. Тебе, наверное, страшно было сообщить мне, что ты больше не на стороне республиканцев. Что ж, наслаждайся покоем, дорогой Марк Фавоний. Я не виню тебя. Нет, я не могу тебя винить».
– Один мой информатор, – продолжал болтать Секст, – не буду называть его имени, шепнул мне, что здесь, в Утике, обстановка еще хуже, чем та, что складывалась в Диррахии и Фессалонике.