демократично, не как подчиненную, а как товарища, вы поняли это настолько превратно, что у меня просто нет слов… – Он снова развел руками и покачал головой. – А я ведь всего лишь хотел помочь вам освоиться в коллективе, поддержать молодого специалиста. Боюсь, что ничем иным не могу объяснить ваше странное поведение, кроме как патологическим опьянением, поэтому от души советую вам быть аккуратней с алкоголем.
– Выпустите меня!
– Конечно, конечно. Я всего лишь хочу вас успокоить. Не переживайте, я порядочный человек, и хоть вы повели себя крайне настораживающе, от меня никто не узнает об этой вашей возмутительной выходке, только впредь, пожалуйста, держите себя в руках. А пока всего хорошего, уважаемая Яна Михайловна.
Крутецкий посторонился, и Яна молча выскочила из его кабинета, стремительно собралась и побежала домой так быстро, будто за нею кто-то гнался. Слезы, всегда легко готовые пролиться, сейчас застряли где-то в горле и душили ее. Вдруг действительно она поняла его превратно? Нет, когда жадная мужская рука лезет тебе под юбку, тут никаких скрытых смыслов нет и быть не может. Конечно, Крутецкий к ней приставал, это факт, но, наверное, она дала ему повод думать, что не против. Нельзя было заходить к нему в девятом часу вечера, и вино пить тоже… Если бы она категорически отказалась от вина, Крутецкий понял бы, что ничего ему не светит, и рук бы распускать не стал. И вообще, наверное, пора ей понять, что не все люди братья, а наоборот, каждый за себя и просто так помогать никто не станет. Сразу она должна была насторожиться, почему это Крутецкий такой добрый, и догадаться, какое вознаграждение он ждет в обмен на свое покровительство.
Она сама не просто допустила, а спровоцировала это безобразие, и спасибо Максиму Степановичу, что обещал молчать.
Евгений с трудом нашел дом на улице Бабушкина. Он был тут всего один раз еще пионером, и впечатление осталось такое тягостное, что с тех пор он не любил этот район.
Сейчас, в сумерках, тесно стоящие вдоль проспекта сталинские дома казались красивыми, таинственными и тревожными, но во дворе, куда он попал, пройдя через высокую арку, были уже совсем другие постройки, легкие кирпичные пятиэтажки времен оттепели. Увидев на одном из стоящих в ряд домов бетонный барельеф, изображающий девушку с полными ногами, протянувшую ладони к солнцу, Евгений понял, что пришел. Эта картина почему-то врезалась тогда в память, а сейчас при взгляде на нее начали всплывать и другие подробности.
Поднявшись по чисто вымытой лестнице на третий этаж, он позвонил в дверь, выглядевшую точно так же, как и двадцать лет назад, и, когда Галя открыла, по инерции Евгению показалось, что и она тоже совсем не изменилась за этот долгий или, наоборот, короткий срок. Отворив дверь, Галя быстро отступила назад, освободила ему место в узком коридоре.
Евгений снял ботинки, присовокупив их к общей куче обуви на полу, и в одних носках прошел за Галей в кухню, где на плите что-то булькало и кипело, а на столе вокруг разделочной доски громоздились очищенные овощи. Галя, длинная и чуть сутуловатая, как и он сам,