вступления в том, что у всякого адекватного человека, сталкивающегося с Мышкиным, возникает законный вопрос: Who is mister Myshkin? Вопрос, надо сказать, многотрудный, подчас не имеющий ответа. И вот нам-то с вами и предстоит найти ответ на этот, не побоюсь премудрого определения, метафизический вопрос. Не от мира сего Лев Николаевич. Подсудимый – человек ненормальный.
Сравните себя, гражданин Мышкин, с Иваном Федоровичем Епанчиным, генералом. Цитирую: «Человек без образования и происходит из солдатских детей». Но человек… разумный, имеющий трезвый взгляд на свое положение в обществе, на жизнь… на ЖИЗНЬ. Человек с ясными целями: нажить капитал, обрасти связями, удачно выдать замуж дочерей.
А какие отношения у генерала Епанчина с супругой. Крепкие, стабильные отношения, цитирую, «супругу свою до того уважал и до того иногда боялся ее, что даже любил». Пусть так. Пусть так! Все лучше, чем шарахаться от одной юбки к другой. Да если бы от юбки к юбке! А то, и не от юбки даже, но от одного собственного вымысла к другому.
И знаете, что главное, гражданин Мышкин. Вот генерал Епанчин, он во времени живет. Цитирую, «время терпело, время всё терпело, и всё должно было прийти со временем и своим чередом». Вот жизненная философия Ивана Федоровича.
А вы, гражданин Мышкин, как-то сказали, Рогожину, кажется, о прозрении своем перед самым припадком, когда вам в какую-то секунду, момент, за который «можно отдать всю жизнь», открывается какая-то гармония, «необыкновенный свет», «окончательная причина» и прочая, извините, белиберда. И в этот момент вам «как-то становится понятно необычайное слово о том, что времени больше не будет».
(Обращается к публике.) Вы слышите, времени больше не будет! Ни много, ни мало. Епанчины и другие люди, Лев Николаевич, живут на земле, во времени. А вы, извините, человек Апокалипсиса…
МЫШКИН. Так ведь я правду говорю. По болезни моей…
ПРОКУРОР. Это вы хорошо сказали, что по болезни. Только вы меня, пожалуйста, не перебивайте. Даже по болезни. Вот вы, гражданин Мышкин, с упоением рассказываете генеральше и девицам Епанчиным, как в швейцарской деревне, где вы изволили то ли лечиться, то ли… бездельничать, расположили против себя все трудовое взрослое население из-за ваших сомнительных представлений о методах воспитания чужих детей.
«Ребенку, – говорит Мышкин, – можно всё говорить, – всё; меня всегда поражала мысль, как плохо знают большие детей, отцы и матери даже своих детей. От детей ничего не надо утаивать под предлогом, что они маленькие и что им рано знать. Какая грустная и несчастная мысль! И как хорошо сами дети подмечают, что отцы считают их слишком маленькими и ничего не понимающими, тогда как они всё понимают. Большие не знают, что ребенок даже в самом трудном деле может дать чрезвычайно важный совет».
Нет, оно, конечно, так и есть: большие не знают, а Мышкин знает! «Я им все говорил, ничего от них не утаивал», – нахваливает себя подсудимый. Ну и в силу бездушия «их (детей – И.Т.)