людей, с которыми его ничто никогда не связывало.
Ее все сильнее занимал вопрос, отчего граф так возится с нею. О влюбленности, конечно же, не могло быть и речи. Хотя Анита, неуклонно выздоравливая, избавилась от ужасающей худобы, стала походить на себя прежнюю – наделенную красотой и шармом, граф не останавливал на ней затуманенных взоров, не скользил нескромно глазами по выпуклостям ее тела. Анита страстные порывы мужчин улавливала так же безошибочно, как летучая мышь улавливает преграду, и могла с уверенностью сказать: ее внешность не интересовала графа Ингераса никоим образом. Все свое внимание он направлял на то, чтобы восстановить ее здоровье, как будто для него не было на свете ничего более драгоценного.
Он еще три или четыре раза брал у нее для исследований кровь. Заодно этой болезненной процедуре подверглись Максимов и Вероника – как лица, находившиеся с заболевшей в тесном контакте. Особенно тщательную проверку граф устроил Максимову: не ограничившись анализом крови, придирчиво выслушивал его легкие и сердце при помощи стетоскопа, сделанного из орехового дерева. Отстал лишь тогда, когда удостоверился, что пациент здоров. Но и после этого периодически интересовался, не появилось ли у него каких-либо жалоб на самочувствие.
Честное слово, – сказал Максимов Аните, – если бы мы были его родными детьми, он бы с нами так не носился. И ни полушки ведь не взял!
– Ох, лучше б взял! – вздыхала Вероника и старалась как можно реже выходить из комнаты.
Анита же, наоборот, едва научившись как следует держаться на ногах, стала предпринимать вылазки на другие этажи. Тайна замка в целом и графа в частности разжигала ее любопытство, будоражила мозг и требовала действий.
Как-то раз она поднялась на четвертый этаж, чтобы поболтать со стариком-ирландцем, который оказался наиболее разговорчивым из всех, кто населял замок. Она уже свыклась с синевой его кожи, не испытывала по этому поводу ни робости, ни отвращения. И пусть старик свято хранил секрет своей нетривиальной внешности, а также умолкал при любых упоминаниях о графе Ингерасе, становясь словоохотливым, только когда речь заходила о предметах вздорных и пустяковых, Анита не теряла надежды как-нибудь заговорить его и выудить нужную ей информацию.
Но сейчас, подойдя к его комнате, она услыхала за дверью голоса. Говорили достаточно громко, Анита сразу определила, что к ирландцу зашел граф. Не совладав с искушением, она приникла к замочной скважине и действительно увидела графа. Он стоял возле кресла, в котором сидел старик, и держал в руке ланцет. На столике подле кресла находилась глиняная миска, а рядом с ней – пустая стеклянная бутылочка со вставленной в горлышко воронкой.
– Ну что, мистер О’Рейли, вы готовы?
– Разумеется, дорогой граф, – откликнулся ирландец. – Но если можно, оставьте сегодня в покое мои бедные ноги. Мне и так трудно ходить, пальцы болят…
– Извольте, – согласился граф и закатал ему рукав. – Если