из положения с честью, сказать трудно, но уж что с выгодой, – так это несомненно.
XXXII
При моей страсти к театру легко догадаться, что по прибытии в Рим я прежде всего попросила сэра Уильяма повести меня на какой-нибудь спектакль. Мое любопытство теперь оказалось тем сильнее, что я была наслышана о местном обычае, согласно которому женские роли в театре исполняли юноши.
Право, не знаю, можно ли считать юношей двойственными существами, способными заменить женщин. Греки, эти страстные любители красоты, в своих пластических фантазиях создали образ Гермафродита[299], средоточие всех прелестей обоих полов, того, кто был разом и Гебой[300], и Ганимедом[301]. Римляне же со своими сценическими обычаями выпускали на подмостки существа, не принадлежащие ни к тому полу, ни к другому, не годные быть ни Гебой, ни Ганимедом.
Впрочем, эти диковинные создания внушали римским прелатам любого возраста те же безумные восторги, какими воспламеняется лондонская и парижская молодежь, пленяясь красотками из Оперы.
Сэр Уильям повез меня в театр Балле[302]. Давали «Армиду» Глюка[303], и роль Армиды[304] исполнял юный певец, пользовавшийся самым неистовым обожанием со стороны римских прелатов.
Когда он появился на сцене, – должна признаться, что, не будучи предупреждена, приняла бы его за женщину, и даже красивую женщину! – так вот, в миг, когда он выступил на сцену, не успев еще взять ни одной ноты, зал взорвался аплодисментами. Суровые прелаты, почтенные кардиналы, чей бесстрастный вид поражал меня, казалось, были готовы лишиться чувств от восхищения, чуть только этот… эта… это… право, не знаю, как сказать, – короче, это нечто показалось из-за кулис.
Успех был огромен.
Мы сидели в ложе кардинала Браски-Онести, младшего брата принца-герцога[305], который, насилу поднявшись с одра тяжелой болезни, счел, что страсти, возбуждаемые этим новым Спором[306], не могут повредить выздоравливающему. Он хвастливо рассказывал нам, что недуг приключился с ним вследствие полнейшего истощения сил после оргии, во время которой он держал пари, что перепьет пятерых самых лихих пьяниц и окажет внимание пятерым самым красивым куртизанкам Венеции.
Святой отец едва не умер в результате всех этих подвигов, однако пари было выиграно.
Кардинал Браски-Онести был одним из самых ярых почитателей модной оперной знаменитости. Он обещал лорду Гамильтону провести его в уборную странной Армиды и добиться для него позволения присутствовать при туалете волшебницы, которой предстоит переодевание между первым и вторым актом.
Я спросила, могут ли и дамы тоже быть допущены туда.
Он отвечал, что вообще это не принято, но, разумеется, синьор Велути – так звали певца[307] – охотно сделает для меня исключение как для иностранки, особенно если я соблаговолю сделать ему несколько комплиментов, так как, в сущности,