на Aristarchs Athetesen in der Homerkritik (Лейпциг, 1912). Поблизости – ни одного античника.
У меня сложилось впечатление, что смысл фразы таков: Приступив к этой теме, автор поистине пересекал и боронил непаханое новое поле, и на первый взгляд это заявление может показаться особенным.
Похоже, она не стоила затраченных усилий, но мне полагалось продолжать, и я продолжила, или, говоря точнее, собралась продолжить, но тут подняла голову и слева на полке ненароком заметила книгу о Тридцатилетней войне, на вид исключительно интересную. Я ее достала, она и впрямь оказалась исключительно интересна, и когда я от нее оторвалась, уже настало время обедать.
Я пошла на Крытый рынок и час разглядывала свитера.
Кое-кто придерживается мнения, будто контрацепция аморальна, ибо цель совокупления – размножение. Кое-кто придерживается схожего мнения, будто единственная причина читать книгу – написать книгу; люди извлекают книги из праха и тьмы, пишут тысячи слов, которым предстоит кануть во прах и тьму, а затем их извлекут из праха и тьмы, дабы другие люди присовокупили свои тысячи слов к этим тысячам слов во прахе и тьме. Порой книгу извлекают из праха и тьмы, дабы породить книгу, которую потом станут продавать в магазинах, и она, быть может, окажется интересной, но люди, которые ее купят и прочтут, поскольку она интересна, – это несерьезные люди, а были бы серьезными, наплевали бы на интересность, писали бы тысячи слов и затем поручили их праху и тьме.
Кое-кто полагает, будто смерть – судьба хуже скуки.
Я увидела на Рынке несколько интересных свитеров, но все были дороговаты.
В конце концов я от них оторвалась и возвратилась в гущу битвы.
Приступив к этой теме, автор поистине пересекал и боронил непаханое новое поле, и на первый взгляд это заявление может показаться особенным, напомнила я себе.
Исключительно неинтересно, должна сказать.
Я перешла ко второй фразе, продралась через нее с тем же соотношением затрат и пользы, потом к следующей, и к той, что за ней. На одну фразу уходило минут пять-десять – страница в час. Постепенно в тумане проступили очертания сути – как затонувший собор Дебюсси, sortant peu à peu de la brume[4].
La cathédrale engloutie[5] в конце концов взрывается аккордами меланхолического величия, ff!!!! Но когда я спустя часов 30 наконец начала понимать…
49 человек во всем англоязычном мире знали, что́ мне предстоит. Остальные не знают и не интересуются. И однако сколь многое определяет этот миг откровения! Лишь вообразив мир без Ньютона, без Эйнштейна, без Моцарта, мы можем постичь разницу между этим миром и миром, в котором я закрыла Aristarchs Athetesen in der Homerkritik, одолев две фразы, и в хладном пренебрежении условиями моей стипендии взяла с полки Schachnovelle[6]. Не прочти я Рёмера, я не узнала бы, что из меня не выйдет ученого, не встретила бы Либераче (нет, не того), и мир недосчитался бы…
Я говорю больше, чем знаю. Надо постепенно. Я день за днем читала Рёмера, и когда прошло часов 30, в час не золотой,