же я так люблю заниматься сексом? Даже с толстяками, с уродами, с грубиянами, которые силой заставляли меня делать это, даже на них я не обижалась. Может, оно мне и не в радость, а возвращаюсь все равно. И если им удается замаскировать грязную похоть притворной нежностью, бегу к ним на всех парах. Стоит поговорить со мной по-человечески, стоит приласкать, стоит проявить минимальное уважение, и я вновь становлюсь ребенком. Проходит гнев, проходит горечь и обида, и я уже готова жертвовать собой, лишь бы они по-прежнему показывали, что ценят и уважают меня, лишь бы говорили добрые слова и прислушивались к моему мнению… Вот дура!
– Ну что, ласточка, мир? – прошептал Шаваль и положил руку на бедро Жозианы, прижимая ее к себе.
– Хватит, нас могут увидеть.
– Да ладно! Подумают, что добрые приятели мило болтают.
– Нет же, говорю тебе! Они с Зубочисткой в кабинете. Если он выйдет и увидит нас, мне конец.
А возможно, мне уже конец! Возможно, он уже пожертвовал мною ради успеха фирмы! Так мечтает сбагрить кому-нибудь завод в Мюрпене, что готов на все, лишь бы она подписала. Принесет ей мою голову на блюде, ведь я значу для него куда меньше, чем этот контракт! И не видать мне, как своих ушей, ни Шефа, ни Шаваля, ни бога Чистогана. Им-то что, а я опять окажусь с голым задом на соломе, как всегда. При этой мысли смелость оставила ее, она обмякла и, обессилев, прильнула к Шаваля.
– Ну ты меня хоть чуточку любишь? – спросила она, вымаливая капельку нежности.
– А ты что, сомневалась, красавица моя? С ума сошла. Погоди чуток, я тебе докажу.
Он обхватил ее ягодицы, стиснул.
– Нет, но… а если вдруг у меня ничего не получится, всяко же бывает? Ты меня не бросишь?
– Как это? Он что-то плохое про меня сказал? Давай, выкладывай…
– Да нет, просто я вдруг испугалась.
Бог Чистоган угрожающе размахивал ножом, готовясь перерезать ей горло. Она вся дрожала; внутри было так пусто… Закрыла глаза и буквально повисла на Шавале. Он хотел было отстраниться, но заметив, что она белая, как мел, решил поддержать и обнял за талию. Она шептала: «Несколько слов, только несколько нежных слов, я боюсь, понимаешь, я так боюсь…» Он занервничал. Господи, как сложно с этими женщинами! Минуту назад она меня посылала, а теперь просит о помощи. Он в полной растерянности крепко ее обнимал, чувствуя, что если разожмет руки, то она тут же рухнет. Такая слабая, и вся дрожит. Он рассеянно погладил ее по голове, не решаясь спросить, подписал ли Шеф его назначение, и этот вопрос словно щекотал его изнутри, он держал Жозиану, как держат громоздкую посылку, которую некуда поставить. Что же с ней делать? Прислонить к кофе-машине? Посадить? Тут рядом ни одного стула нет… Ах, сетовал он про себя, вот что значит доверить судьбу свою девке… Больше всего на свете ему сейчас хотелось от нее отвязаться. Потрахались, и ладно, и не надо нам ваших сюсей-пусей. Не надо клятв в вечной любви и слюнявых поцелуев. Чем ближе подходишь, тем больше от них вони.
– Давай, Жозинька, приди в себя. Теперь нас и впрямь могут