ответил:
– В бою, если ты выронишь меч, для меня будет честью поднять клинок, которым ты убивал врагов. Это честь для меня, мой брат и мой конунг.
– У тебя на все есть ответ! – Онн безнадежно махнул рукой. – Любишь ее, так люби! Забирай себе, мне она не нужна. Но зачем брать в жены? Ты должен найти женщину из хорошего рода, ту, что станет лучшей матерью для твоих законных детей.
– Бломме не пойдет на это. И я не хочу. Прошу тебя…
– Брат, я люблю тебя, и потому пока я жив – не бывать этому! Ты опозоришь наш род! И запомни, запомни раз и навсегда: никогда я не выроню меч из рук, и мертвым буду сжимать рукоять! И я прощаю тебе эти глупые слова.
В ярости Олаф закусил губу. Он знал, что с конунгом спорить бесполезно.
– Любовь слепа! – крикнул он в отчаянии. – Смотри, как бы тебе самому не опозорить наш род еще больше!
С этими словами он, огорченный и подавленный, побрел прочь, не переставая выкрикивать ругательства и проклятия, а конунг направился в лес, хотелось побыть одному. Он шел дальше и дальше, чувствуя, как все внутри закипает от гнева. Он ненавидел себя за то, что пришлось дважды огорчить брата – самого дорогого человека на свете, и в то же время понимал, что делает так для его блага. Во благо рода. Ведь он старший, он отвечает за них. А быть конунгом нелегкое бремя! Да еще эта девица, чтоб ее побрали тролли! Зачем только подвернулась ему тогда ночью, зачем его глаза заметили ее красоту! Да, он обещал выдать ее за хорошего воина. Если Бломме возьмет кто-то из хевдингов, уже будет прекрасная пара. Но отдать служанку, у которой нет ничего, даже ее девичьей чести, в жены принцу! Его любимого брату, тому, кто заслуживает лучшей девушки на свете! Не бывать такому! Кровь ударила в голову, бешеная ярость – дар темных альвов, требовала выхода. И, выхватив свой двуручный меч, тяжелый настолько, что другие викинги не могли его даже поднять, Онн принялся наносить удары по стволу старой, уносящейся верхушкой к небесам ели, так, что только щепки летели в стороны! Он молотил и молотил без передыха по ни в чем не повинному дереву, рискуя затупить лезвие прекрасного клинка, пока его не остановил вдруг скрипучий женский голос, в котором отчетливо прозвучала насмешка.
– Так не решить проблемы, – сказала неизвестная, – Пожалей дерево! Оно ни в чем не виновато! А в нем – душа нашего леса.
Онн обернулся. Кто смеет насмехаться над ним! И тут прямо из густых зарослей вышла женщина. Она была немолодой, простоволосой, с нечесаными, уже седеющими длинными прядями. Одета в какое-то серое убогое рубище, на ногах плетеные сандалии. Как есть старая хэкса-колдунья!
– Оставь меня, хэкса, – зло бросил конунг, – Убирайся прочь! Отправляйся в Хель!
– Ты прав, я – хэкса, – усмехнулась женщина. – Но не гони меня, Онн-конунг, а лучше спроси-ка совета! Ведь для того мы, хэксы, и нужны.
Помедлив и признав про себя справедливость ее слов, конунг неохотно произнес:
– Что ж. Хорошо. Так скажи мне, колдунья, как решить мою проблему? Называть ее не стану, ты ведь знаешь сама, или ж ты не хэкса!
Женщина,