Чашка. Николай Матвеев

ва, что в надежде на ответ. Ночь охмуряла город, она сидела на синем табурете и смотрела за окошко, она мне что-то бормотала, рассказывая случаи из жизни, наверное, значительные, быть может, даже слишком, чтоб рассказывать такое. Я слушал её, смотрел в красивые глаза, в которых раньше было столько жизни и любви, что можно было раздавать прохожим, и иногда мне становилось страшно.

      Её я встретил у метро, она сидела на скамейке, заваленная снегом, и согревала мёрзлые ладони, дыханием своим. Она одета в кожаную куртку, в джинсы и на высоком каблуке ботильоны, на длинных волосах, как шапка белый снег, местами превратившийся в холодный лёд. Она дрожала, как собачка, что осталась без хозяина и потерялась в холоде ночном. И я её окликнул, я сказал «Привет», я обнял её за плечи и пригласил к себе, мы сели на маршрутку и поехали сквозь снег, она пахла табаком, развратом, коньяком и безнадёгой. Я обнимал её и чувствовал, как под моими руками дрожит её тело. Она сказала мне спасибо, она сказала, что сегодня в ней сломалась палочка, державшая всю хижину, она сказала, что теперь всё кончилось, и, дай бы Бог, чтоб снова всё не началось, и дай бы Бог, чтоб дальше пустота. А я ответил, что не бывает пустоты, в ней обязательно что-то да есть, пусть в самом дальнем и тёмном углу, пусть через миллионы лет, пусть через парсеки расстояний, но в пустоте на что-то обязательно наткнёшься, быть может даже, на того же Бога.

      Я разлил по чашкам кипяток, окунул в них по пакетику чая, а она мне говорила, что однажды была в Испании, она смотрела корриду, её туда позвал с собой один толстосум и толстобрюх, они летели туда чартерным рейсом, на лимузине ехали на побережье, а на утро была коррида, и главным тогда был Эль Хули, он же Хулиан Лопес Эскобар. К чему мне всё это? Тогда она пришла в дикое возбуждение от вида крови быка, или от самого Эль Хули, она точно не знала, но разум её тогда пропал где-то в испанском небе, под яркими звёздами Севильи. Тут я подумал, что, наверное, после такого зрелища, я бы никогда не кушал больше говядины, но то я, а то – она. Её не напугать одним лишь видом крови и умирающего дикого животного, от этого она всего лишь улетает в небеса, поближе к ярким звёздам севильского неба. От неё по-прежнему пахло развратом, но понемногу пропадал запах табака. Я до сих пор не знаю, курит ли она теперь, раньше не курила. Какая в этом разница? Отпив глоток несладкого чая, она очнулась около бассейна, а он кружился босиком с бутылкой Виски, голый и неприятный у края бассейна, дико что-то крича, на смеси русского и свинячьего, она сказала, что тогда её стошнило прямо в бассейн. Всё было оплачено, через неделю она вернулась обратно и хотела сжечь воспоминания, но не было под рукою зажигалки и не было бензина.