столу, сел, открыл бювар, ответил:
– Не знаю.
Изабель втянула на постель босые ноги.
– Можно остаться у вас… пока? Я так боюсь…
Керн молча кивнул. Сдерживая дрожь в руке, принялся писать. Изабель заговорила снова – трепетно и глухо, но почему-то Керну показалось, что испуг ее – какой-то женский, житейский.
– Я встретила его вчера, когда в темноте летела на лыжах. Ночью он был у меня.
Керн, стараясь не слушать, писал размашистым почерком:
«Мой милый друг. Вот мое последнее письмо. Я никогда не мог забыть, как ты мне помог, когда на меня обрушилось несчастье. Он, вероятно, живет на вершине, где ловит горных орлов и питается их мясом…»
Спохватился, резко вычеркнул, взял другой лист. Изабель всхлипывала, спрятав лицо в подушку:
– Как же мне быть теперь?.. Он станет мстить мне… О, Господи…
«Мой милый друг, – быстро писал Керн, – она искала незабываемых прикосновений, и вот теперь у нее родится крылатый зверек…» А… Чорт!
Скомкал лист.
– Постарайтесь уснуть, – обратился он через плечо к Изабель. – А завтра уезжайте. В монастырь.
Плечи у нее часто ходили. Затем она утихла.
Керн писал. Перед ним улыбались глаза единственного человека на свете, с которым он мог свободно говорить и молчать. Он ему писал, что жизнь кончена, что он недавно стал чувствовать, как вместо будущего надвигается на него черная стена, – и что вот теперь случилось нечто такое, после чего человек не может и не должен жить. «Завтра в полдень я умру, – писал Керн, – завтра – потому что хочу умереть в полной власти своих сил, при трезвом дневном свете. А сейчас я слишком потрясен».
Докончив, он присел в кресло у окна. Изабель спала, чуть слышно дыша. Тягучая усталость обхватила ему плечи. Сон спустился мягким туманом.
Он проснулся от стука в дверь. Морозная лазурь лилась в окно.
– Войдите, – сказал он, потянувшись.
Лакей беззвучно поставил поднос с чашкой чая на стол, поклонился и вышел.
Керн про себя рассмеялся: «А я-то в помятом смокинге».
И мгновенно вспомнил, что было ночью. Вздрогнув, взглянул на постель. Изабель не было. Верно, ушла под утро к себе. А теперь, конечно, уехала… Бурые, рыхлые крылья на миг померещились ему. Он быстро встал – открыл дверь в коридор.
– Послушайте, – крикнул он удалявшейся спине лакея, – возьмите письмо.
Подошел к столу, пошарил. Лакей ждал в дверях. Керн похлопал себя по всем карманам, посмотрел под кресло.
– Можете идти. Я потом передам швейцару.
Пробор наклонился, мягко прикрылась дверь.
Керну стало досадно, что письмо потеряно. Именно это письмо. В нем он выразил так хорошо, так плавно и просто все, что нужно было. А теперь слова он вспомнить не мог. Всплывали нелепые фразы. Нет, письмо было чудесное.
Он принялся писать заново – и выходило холодно, витиевато. Запечатал. Четко надписал адрес.
Ему стало странно легко на душе. В полдень он