обратно. У него в машине еще кто-то был, я слышала голоса: наверно, он хотел довезти и высадить пассажиров, а уж потом вернуться за мной. “Не отсвечивай…” Я усмехнулась. Растянувшись в мокрой траве, носом в толстые корни, я тихо промерзала. А где-то далеко, в щиколотке, бушевала боль, отзываясь пылающими всплесками на каждый удар пульса: там словно завелось новое сердце, не попадавшее в ритм с первым. Над головой, на ровной глади неба сплетались ветки, по дороге изредка проносились машины, все мимо, ни одна не остановится, не свернет на обочину. Плохо дело! Если тот парень не вернется, искать и упрашивать другого благодетеля у меня уже не хватит сил, а утром, не дай бог, меня тут и найдут. О ноге я теперь не беспокоилась: так или иначе ее вылечат. Боль освоилась в теле, разлилась по жилам тяжелой лавой, заполнив все уголки, стала тупой и ровной; только иногда то там, то здесь в плоть впивались острые иголки, заставляя вздрагивать и не давая заснуть. Я мусолила в кармане окурок сигареты, которую дал мне первый водитель, – вся моя добыча… В общем-то не так уж плохо – бычок, настоящий жирный бычок “Голуаз”, хочу – раскрошу, хочу – выкину. Папиросная бумага и спички остались там, наверху. Эх, Роланда, Роланда, у меня есть отличный бычок, а я не могу его выкурить…
Вдруг вспыхнула спичка. Блуждающий огонек, разгоняющий туман. Или это моя пылающая щиколотка освещает тропинку: искры взметаются столбом, пляшут и собираются в мерцающий конус, длинный факел; луч скользит поверх моей головы и упирается в дерево. Резкий скрип тормозов прорезал темноту или только почудилось и это холод звенит в ушах? Однако луч не исчезает, скользит по коре, вот и второй огонек, послабее, заметался по самой земле. Есть, меня нашли.
Свет погас, и ко мне подошли. Конечно это он.
– Я ведь говорил, чтобы ты не трогалась с места!
А я, выходит, трогалась? Может быть. Я больше ничему не удивляюсь. Кажется, я смеюсь, обнимаю парня за шею…
– Ну-ну… – говорит он, отцепляя мои руки, и достает что-то из кармана куртки. Плоская фляжка и пачка сигарет. Спешить некуда: мы по очереди отхлебываем из фляжки, курим, и при каждой затяжке тлеющие сигареты выхватывают из темноты наши лица. Выпить и выкурить все, пока не кончится, – а там будь что будет. Кажется, я уже снова начала на что-то надеяться.
Парень достает еще какой-то сверток.
– Вот тебе брюки, свитер, а это эластичный бинт…
Действительно, я же почти голая. Сбрасываю свою хламиду и надеваю свитер. Но брюки… Как засунуть в штанину распухшую негнущуюся ногу, к которой невозможно притронуться? Нет, я снова надеваю тюремное пальто и спрашиваю:
– Как тебя зовут?
Мы обмениваемся именами, этого пока хватит, сейчас главное убраться подальше, все остальное – завтра утром. Сначала уехать, и побыстрее…
– Может, хоть бинт намотаешь? Все-таки холодно.
– Ох, нет, ради бога, не надо тревожить ногу. Лучше как есть, ничего страшного.
– Как хочешь. Я посажу тебя на мотоцикл, держись за меня. Если что не так