которую я мог трогать руками и видеть глазами. Нет, требовалось продолжать борьбу в этом диковинном “здесь и сейчас”. А первым этапом борьбы по-прежнему оставалось просвещение.
Нетрудно представить, сколь проблематично получение надежной новейшей информации в отсутствие необходимой инфраструктуры. Предпосылки были чрезвычайно плохи: по внешнеполитическим вопросам я не мог обратиться ни в абвер, ни в Министерство иностранных дел, а что касается внутреннеполитических, то на первых порах не представлялось возможным установить контакт с гестапо. Даже посещение библиотеки в ближайшее время казалось чересчур рискованным. Таким образом, в моем распоряжении оставались лишь многочисленные издания, надежность которых я, конечно же, не мог проверить, а также реплики и обрывки разговоров прохожих. Газетный торговец любезно предоставил мне радиоаппарат, каковые благодаря техническому прогрессу уменьшились до немыслимых размеров, однако традиции Общенемецкого радио с 1940 года ужасающе переменились. Сразу же после включения раздался инфернальный шум, который то и дело прерывался непостижимой, абсолютно непонятной болтовней. С течением времени содержание не менялось, лишь учащались скачки от грохота к белиберде. Припоминаю, как тщился разобраться в шуме технического чуда, но несколько минут спустя в ужасе выключил его. Четверть часа я сидел бездвижно, словно контуженный, и решил оставить пока мои радиохлопоты. Таким образом, мне не осталось ничего иного, как обратиться к наличной прессе, хотя правдивое историческое просвещение никогда не являлось ее первоочередной целью и, разумеется, не могло таковой быть и сегодня.
Итак, на первый, безусловно несовершенный, взгляд положение дел выглядело следующим образом.
1. Турок все-таки не пришел нам на помощь.
2. Ввиду семидесятой годовщины операции “Барбаросса” имелось множество публикаций именно об этом аспекте немецкой истории. Причем кампания изображалась преимущественно в негативном свете. Повсеместно утверждалось, будто поход не был победоносным, а вся война не была выиграна.
3. Я действительно считался мертвым. Мне вменялось самоубийство. Действительно, припоминаю, что теоретически упоминал о подобной возможности в доверенном кругу, и признаю, что мне недостает воспоминаний о нескольких часах безусловно сложного периода времени. Однако достаточно было поглядеть на меня, чтобы признать факты.
Неужели я мертв?
Впрочем, чего еще ждать от наших газет! У них полуглухой записывает донесение слепца, деревенский дурачок его правит, и все это переписывают их коллеги из других печатных домов. Любую историю заново заливают все тем же выдохшимся наваром лжи, и это “чудное” варево подают наивному народу. Впрочем, в данном случае я вполне был готов проявить снисхождение. Все же редко судьба столь примечательным образом вмешивается в ход своего же собственного механизма, и это трудно осознать даже наисветлейшим умам, что уж говорить о посредственных индивидуумах из числа так называемых глашатаев