наглостью пользовался вашей снисходительностью!
– Нашей снисходительностью, – вставила Ольга.
– И потом, что это за тон, что на тропино? Почему, например, тогда, перед праздником он молчал и показывал – три? И почему теперь все псу под хвост? Почему нет фаллей? Почему мы опять в дураках?
Ребров жевал яблоко, глядя в окно.
– А вы знаете, – Сережа рассматривал собранный кубик, – Генрих Иваныч сегодня опять приманивал слюнявчиков.
Ребров повернулся. Ольга замерла с тарелкой в руках. Штаубе стал приподниматься с кресла, зажав в кулаке головку.
– Генрих Иваныч, – произнес Ребров и, бросив яблоко, кинулся к Штаубе.
– Нет! Ебаный! – закричал Штаубе, замахиваясь палкой на Сережу, но Ребров перехватил его руку, завернул за спину.
Ольга схватила левую руку старика:
– Головку! Отдайте головку!..
– Ебаный! Ебаный! Стервец! – кричал Штаубе.
Ребров сдавил ему горло, старик захрипел, упал на колено. Ребров отбросил в сторону его палку. Ольга разжала пальцы старика и тут же вложила головку в подставленный Сережей рот.
– Сережа, пластырь и наручники! – скомандовал Ребров.
Сережа выбежал.
– Вы… вы только гадить… не дам… – хрипел Штаубе в руках Реброва.
– Вы же подписали! Вы подписали! Как же так! Ольга Владимировна, кушетку… кушетку…
Ольга отодвинула от стены узкую кожаную кушетку.
Вбежал Сережа с пластырем и наручниками.
– Нет… сте… рвецы… сами же… нет, – хрипел Штаубе.
Ребров и Ольга подтащили его к кушетке и положили на нее лицом вниз.
– Сережа, – скомандовал Ребров.
Сережа залепил старику рот пластырем. Затем, навалившись втроем, они обхватили руками старика кушетку и защелкнули на них наручники. Ребров сел на ногу Штаубе, Сережа крепко схватился за протез.
– Ольга Владимировна, у меня в кабинете, в столе, в нижнем ящике. Слева. И над большой конфоркой, она быстрей нагревает.
– Я знаю, – Ольга быстро вышла.
– Где это было? – спросил Ребров.
– Там… на Новаторов. После Борисова когда. Я за резиной сбегал, а потом вернулся. А Генрих Иваныч в булочной…
Ребров мрачно кивнул. Штаубе со стоном дышал носом.
– Генрих Иваныч, – медленно проговорил Ребров, – сегодня вы меня очень огорчили. Очень. Получать такие ножи в спину… это, знаете, больно. Это гадко.
Он привстал и принялся расстегивать штаны старика. Штаубе замычал. Сережа помогал Реброву. Они спустили черные потертые брюки старика до колен, стянули трусы. Ребров закатал на спину кофту с рубашкой. На левой ягодице Штаубе стояли два клейма размером с рублевую монету, в виде креста в круге. Одно клеймо было совсем старым, другое, судя по темно-лиловому цвету, – недавним.
– Наш союз, наша дружба, Генрих Иванович, держится не только на взаимной любви. Но и на вполне конкретных взаимообязательствах. Оскорбляя, унижая себя, вы оскорбляете и унижаете нас. Сережа, пописай в чашку.
Мальчик отпустил протез, подошел