не знаю, откуда он их брал, потому что не думаю, что баварская армия выиграла хотя бы одну битву. Все это имело особые последствия для меня, поскольку я прожил в Америке с 1911 по 1921 год, пропустив всю Первую мировую войну, и никогда не смог побороть тоску и комплекс неполноценности при мысли о том, что я не видел войны, которая косой прошлась по моему поколению и унесла жизни двух моих братьев.
Было решено, что в качестве вклада в семейное предприятие, когда придет время, я стану у руля филиала, открытого моим отцом в 1880-х годах на Пятой авеню в Нью-Йорке. Первым шагом для меня стало знакомство с родиной матери. Итак, в 1905 году меня отправили в Гарвард. Это было прекрасное время. Я приобрел друзей, которые в будущем стали выдающимися людьми, среди них были Т. С. Элиот[10], Уолтер Липман[11], Хендрик фон Лоон[12], Ганс фон Кальтенборн[13], Роберт Бенчли[14] и Джон Рид[15]. Одно происшествие также способствовало тому, чтобы я стал желанным гостем в Белом доме. Я был здоровым детиной в то время и пытался собрать спортивную команду. Мы тренировались на реке Чарльз однажды холодным весенним утром 1906 года, когда один неуклюжий каноист попал в передрягу на стремнине и вывалился за борт. Все подумали, что это шутка, но мне не понравилось, как это выглядело со стороны, поэтому я прыгнул в лодку и стал грести к тому месту, где он барахтался. Он выбился из сил и пошел ко дну, и мне пришлось в одежде нырять за ним и заталкивать его обратно в лодку. Потом я сменил мокрую одежду и присоединился к своей команде.
На следующий день газета Boston Herald and Globe вышла с сенсационным репортажем о «Ханфштангле, герое Гарварда» и о том парне, студенте теологического факультета, который утонул бы без моей помощи, ну и прочая ерунда. Мое имя написали совершенно невероятным образом, но тем не менее оно стало известным в колледже, и именно после этого я познакомился с Теодором Рузвельтом, старшим сыном президента.
В Гарварде я снискал большой авторитет как пианист. Этому, безусловно, были причины. Моими учителями в Мюнхене были Август Шмидт Линдер и Бернхард Штавенхаген, один из последних учеников Листа, а мои большие руки позволили мне в совершенстве овладеть стилем романтической школы. Однако мои музыкальные таланты в основном были востребованы для воодушевляющих маршей на матчах по американскому футболу. Я даже сочинил один из этих маршей, «Фалара», сыгранный мною на мотив одной старой немецкой мелодии. Гарвардская футбольная команда брала меня с собой, чтобы я подбадривал их игрой на рояле перед матчем. Президент Теодор Рузвельт, типичный экстраверт, услышал о моем подвиге от своего сына и пригласил меня в Вашингтон зимой 1908 года. В последующие годы я часто встречался с ним, но эта встреча сильнее всего отпечаталась в моей памяти: сугубо мужская компания в предрассветный час в подвале Белого дома и я, порвавший семь басовых струн на его превосходном «Стейнвее».
Я вернулся в Германию из Гарварда в 1909 году, чтобы в течение года отслужить в частях Баварских