К сожалению, потому что мещанский стиль может давать эстетически ценные плоды, но обывательский угар девяностых оказался бесплоден. Подвёл излишний размах, русский беспредел. Фикус хорош в горшке, на окошке домика. Фикус, отлитый в бронзе, двадцати метров вышиной, стоящий на главной площади городка, решительно нехорош. Обыватель, вырвавшись на свободу, потерял уют, меру, цель (затаиться и выжить), потерял место в иерархии. Потому что больше не было иерархии. Плевать ему было на Родину вообще. Это отдельные публицисты, верные пациенты доктора Чехова, волновались о том о сём. А люди посмеивались в усы и прибирали что где плохо лежало. А запустение России продолжалось. К руинам русской православной цивилизации стали добавляться руины русской советской. Неужели я дожила до обратите внимание – перед вами остатки пионерского лагеря? – невероятно. Не может быть. Я не любила яркие, фасадные приметы советского строя – лозунги, плакаты, статуи, демонстрации. Это был кислый, неуклюжий дизайн, выполненный циничными мастерами без задора, скучно и аляповато. Но другие, не фасадные, а реальные ценности исчезающей советской цивилизации было жаль отчаянно – действительную грамотность, «книжность» населения, тип человека-правдолюбца, поучительный, чистый кинематограф, реалистический жизнеподобный театр… При этом было очень приятно познакомиться с продуктами, которые явились на Русь дружной вереницей, от авокадо до яиц перепелиных. Началось великое соитие с товарами и услугами. Материя взяла реванш. Дух потеснился – а сочетать и то и другое мы пока не умеем. Мы, в сущности, варвары, ужасно неловкие, косолапые. Или авокадо, или в библиотеку – а так, чтоб вместе?! Как это?!
Ну, Бог с нами. Я всё хотела дописаться до Бога, мудрствовала о Боге. В 1995 году совершила каторжный, монастырский труд: завершила исследование «Бог в творчестве А. Н. Островского». Четыре авторских листа и приложение. В приложении была таблица – я подсчитала, сколько раз в каждой пьесе Островского упоминается «Бог». Три месяца жизни, ни капли алкоголя. В июле этого же года довелось мне креститься – и самым чудесным образом.
Никита Михалков вывозил часть гостей Московского фестиваля на Волгу, к Макарьевскому монастырю. Весёлый самолёт, набитый именитыми гостями, среди которых красовался и сам Ричард Гир, тогда слывший звездой, прибыл в Нижний Новгород. Нас покормили и погрузили на корабль, который всю ночь болтался по Волге, изображая далёкое путешествие, – на самом деле до монастыря от города плыть около двух часов. Все мероприятия с Никитой Сергеевичем напоминают «День сурка», включающий обязательные элементы – казачьи песни, возлияния, соло про шмеля. Это хорошо, напоминает вечность, пиры богов. Там тоже нет ничего нового. Вот, значит, мы веселились всю ночь, а утром приплыли к Макарию на Жёлтых Водах. И пошли под шатры, где разливали уху в деревянные миски, и опять запел казачий хор. И тут муж Серёжа вдруг спросил: «Матушка, а ты креститься не хочешь?» Пошёл, пошептался что-то с Лидией Федосеевой-Шукшиной, с матушкой-настоятельницей