те отношения рабской физической и духовной зависимости друг от друга, которые мы смогли разорвать лишь недавно, да и то ценой собственных жертв и благодаря манипуляциям тех, кто все это время смотрел на нас трезвым и рациональным взглядом. Мы были больны, мы отчаянно нуждались друг в друге, но лишь на одну краткую минуту соития мы становились одним целым, ты помнишь, я называла это природнением, но стоило объятиям разомкнуться, как мы тут же ожесточенно нападали друг на друга. И тогда словам не было места в борьбе за право быть услышанной и понятой – с моей стороны и право истолковывать и судить – с твоей. Это была борьба на выживание, вот только я не знаю, кто из нас по-настоящему выжил.
Но так было не всегда. Болезнь ведь не наступает внезапно – она подкрадывается, она стелется, она наступает, она завоевывает, она овладевает, и потом наступает точка невозврата. Жаль, что мы ее прошли, хотя может быть, так было суждено с самого начала? Ведь когда-то мы часами говорили обо всем и везде – в постели, по телефону, на работе, дома и на улице. И тогда каждое слово весило ровно столько, сколько надо и ни граммом меньше, и тогда каждое слово было просто одним смыслом, и никто не искал в нем второго и третьего дна, и тогда каждое слово было Бог и Любовь.
Ты же знаешь, что слова – моя профессиональная стихия. Я их люблю, собираю, шлифую, тасую в колоды текстов, складываю в схроны, оправляю как драгоценные камни, заменяю ими реальную жизнь. Я всегда верила в то, что говорила сама и в то, что слышала. Я считала абсурдной саму идею о том, что у каждого из нас собственный язык, ибо каждый вкладывает в слово собственные смыслы. Едины лишь понятия, но они существуют вне языка, в голове, а мысль воплощенная, как известно, есть ложь. Как же я ошибалась, но это стало понятно лишь тогда, когда мы с тобой открыли рот не для поцелуя. И каждое слово, сказанное мной, оказалось ложь, прах и тлен для тебя, и за каждое слово, вырвавшееся из моего рта, словно облачко пара в морозный день, ты судил и казнил меня, хотя я ничего об этом не знала. Я пребывала в убеждении, что два человека, любящих друг друга столь же безмерно как мы, не могут не понимать друг друга, потому что в основе всего, что они думают и изрекают, лежит любовь. Но для тебя любовь была отдельно, а я и мое прошлое, мое настоящее и даже будущее – отдельно, и одно никак не оправдывало другое. Я говорила, рассказывала, плела истории, а ты слушал и раскладывал их по папочкам – это для одного судебного заседания, это для другого, этим можно смягчить приговор, а это потянет на отягчающее обстоятельство. Я открывала тебе самое сокровенное в своей жизни, а ты подшивал мои исповеди к делу – делу о недостойном, о грязном, о порочном, о низком в человеке, в женщине и во мне. Я думала, что никто и никогда не понимал меня лучше тебя, но я ошиблась ровно на 180 градусов – никто и никогда не понимал меня так чудовищно неправильно. Словно глаголы и существительные вдруг взбунтовались против меня и стали жить своей отличной от всех и понятной только тебе жизнью, словно определения и обстоятельства вдруг вывернулись наизнанку и стали означать нечто противоположное