студеные от секунд. Потянуло к окну, там в следах от валенок маячили тени моих минут. От холода зуб на зуб не попадал. Печь не топил, в дровах тоже чье-то время дремлет. Под самые сумерки прилетели птицы, уселись вокруг следов, склевали время, и меня не стало.
Окно… Крест рамы… И ива… Ее ломало все десять лет… Ива – моя вина. Ветер довел ее до совершенства, солнце вылепило до осени. Я не был первым на земле и буду на ней не последним. А вина за десять лет на два этажа подросла.
Сосульки объявили вне закона, значит – март. Собираю снег на газоны, пусть хоть эти клочки отдохнут от шума шагов, шин, шалостей.
Я окликнул ее именем из той жизни. Смутился, заупо-треблял слова, сходные по звучанию. Догадалась ли она? Не знаю, но не оттолкнула.
Руки – проба на мир. Я это знаю из прошлой жизни. Кто ей сказал об этом?
У любви три сорта: первый, последний и вечный.
– У нас с тобой последний.
– Ладно.
Я был согласен на всё, лишь бы не уходила, и рук не отняла.
– Настоящие люди живут там.
– А мы?
– Они – это мы через каждые восемь минут.
Мы – их тень. Нищее украшение.
– Почему?
– Весна, а нам не интересно.
От прошлого не избавиться, оно напоминает каждой клеточкой тела.
– У тебя есть родинка в виде радуги?
– Да, а ты откуда знаешь?
Я это знал из той жизни. Но как, как признаться ей в этом?
И снова в ногах у слов, где ни дорог, ни троп, где иглы сосен рисуют секунды на нетоптаных снегах времён.
– Я тебя сама выбрала.
– Из кого?
– Из всего, что осталось. Ты мой Март!
– А ты кто в нем?
– Свет.
– Скажи, у Света есть возраст?
– Нет, у меня время есть. Хочешь, оно будет нашим?
А так всё то же, те же арфы ног, и клавиши пальцев те же. И изгибы плеч, и вкус миндаля у краешка губ, и трепет, и стон, и крик…
За что мне такая милость? Почему вернули?
И как она нашла меня?
– Милый мой, глупый Март, я тебя первая разглядела. Не морщись вопросами. Ты – Март, а он всегда возвращается в свой дом.
– А где он, мой дом?
– Там, где весна.
Когда перестанет идти снег, обязательно явится ветер и с крыш домов повеет Эхом. Оно паутиной секунд залинует лицо, а глаза из-за вуали слез потянутся к Свету. Он у меня не мужского рода. Он от той родинки, что в виде радуги.
Голос ног
Козырек перед домом мешал видеть верхнюю часть ее тела. И много вечеров подряд я наблюдал только игру удивительно красивых ног.
Кажется, она тоже была увлечена этой игрой. Мне хотелось заглянуть под неудобный козырек, но увы. Может, стоило выйти и разочароваться? Или окончательно потерять голову? Оказывается, стройные ноги – это так много, как небо. Она поднимала их до уровня лавки, старательно вытягивала носки, покачивая двойным лекалом совершенства. Когда она их плавно опускала, чуть-чуть, не касаясь земли, я захлебывался от восторга, нежная округлость